ВЕЧЕР ПОЭЗИИ

антология русских стихов

составил А. Чернов

ТОМ IV

(32–41 стиха)

В скобках после названия обозначено число стихов в произведении

Александр Аронов –

Сен-Симон (32)

Монолог Яго, не вошедший в пьесу (36)

Николай Асеев –

Синие гусары (36)

Евгений Баратынский –

Стансы («Судьбой наложенные цепи...» 40)

Константин Батюшков –

Элизий (32)

Александр Блок –

«Петроградское небо мутилось дождем...» (32)

На железной дороге (36)

Шаги Командора (40)

Андрей Вознесенский –

Осень (33)

Петр Вяземский –

«Послушать: век наш – век свободы...» (32)

Русский бог (36)

Александр Галич –

Облака (34)

Все не вовремя (36)

Мы не хуже Горация (40)

Федор Глинка –

Песнь узника (36)

Александр Городницкий –

Воздухоплавательный парк (40)

Евгений Евтушенко –

«Окно выходит в белые деревья...» (38)

Сергей Есенин –

Письмо к матери (36)

Анатолий Жигулин –

Бурундук (32)

Василий Жуковский –

«Я музу юную, бывало...» (32)

Николай Заболоцкий –

Некрасивая девочка (37)

Михаил Исаковский –

Враги сожгли родную хату (40)

Анатолий Кобенков –

Осенью, когда летят журавли... (32)

«Я в лес хотел. Сержант Карпеко...» (41)

Наталья Крандиевская –

«Дождь льет. Сампсоний-сеногной...» (35)

Александр Кушнер –

В кафе (36)

Михаил Лермонтов –

Завещание (32)

Ветка Палестины (36)

Осип Мандельштам –

«Квартира тиха, как бумага...» (40)

Александр Межиров –

Предвоенная баллада (33)

Денис Новиков –

Россия (36)

«А мы, Георгия Иванова...» (36)

Булат Окуджава –

Счастливчик (32)

Римская империя (32)

Борис Пастернак –

Зимняя ночь (32)

Александр Пушкин –

Зимний вечер (32)

Дорожные жалобы (32)

«Брожу ли я вдоль улиц шумных...» (32)

Давид Самойлов –

Дуэт для скрипки и альта (40)

Константин Симонов –

Жди меня (36)

Фёдор Сологуб –

Чертовы качели (38)

Дмитрий Сухарев –

Прощание с Парижем (32)

Вспомните, ребята (33)

Арсений Тарковский –

Переводчик (32)

ФОЛЬКЛОР –

Обработка «Смерти Ермака» К. Ф. Рылеева (36)

Марина Цветаева –

«Вчера еще в глаза глядел...» (40)

«Тоска по родине! Давно...» (40)

«Все повторяю первый стих...» (40)

Вадим Черняк –

«Деревня гонит самогон...» (32)

Михаил Яснов –

«”Я слепну и глохну”, – сказал мне поэт...» (35)

ТРИДЦАТЬ ДВА СТИХА

Диаметр текста – одиннадцатый стих; 0,19

Золотое сечение – двадцатый стих; 0,78

Серебряное сечение – двадцать второй стих; 0,81

Константин Батюшков

ЭЛИЗИЙ

О, пока бесценна младость

Не умчалася стрелой,

Пей из чаши полной радость

И, сливая голос свой

В час вечерний с тихой лютней,

Славь беспечность и любовь!

А когда в сени приютной

Мы услышим смерти зов,

То, как лозы винограда

Обвивают тонкий вяз,

Так меня, моя отрада,

Обними в последний раз!

Так лилейными руками

Цепью нежною обвей,

Съедини уста с устами,

Душу в пламени излей!

И тогда тропой безвестной,

Долу, к тихим берегам,

Сам он, бог любви прелестной,

Проведет нас по цветам

В тот Элизий, где всё тает

Чувством неги и любви,

Где любовник воскресает

С новым пламенем в крови,

Где, любуясь пляской граций,

Нимф, сплетенных в хоровод,

С Делией своей Гораций

Гимны радости поет.

Там, под тенью миртов зыбкой,

Нам любовь сплетет венцы

И приветливой улыбкой

Встретят нежные певцы.

<1810>

Диаметр – «Так меня, моя отрада, // Обними…»

Золотое сечение – «цветы» (середина девятнадцатого стиха).

Серебряное – «любовь» (конец стиха «Чувством неги и любви…»

Слово любовь в этих стихах встречается четырежды (плюс «любуясь» и «любовник»).

Василий Жуковский

* * *

Я музу юную, бывало,

Встречал в подлунной стороне,

И Вдохновение летало

С небес, незваное, ко мне;

На все земное наводило

Животворящий луч оно –

И для меня в то время было

Жизнь и Поэзия одно.

Но дарователь песнопений

Меня давно не посещал;

Бывалых нет в душе видений,

И голос арфы замолчал.

Его желанного возврата

Дождаться ль мне когда опять?

Или навек моя утрата

И вечно арфе не звучать?

Но все, что от времен прекрасных,

Когда он мне доступен был,

Все, что от милых темных, ясных

Минувших дней я сохранил –

Цветы мечты уединенной

И жизни лучшие цветы, –

Кладу на твой алтарь священный,

О Гений чистой красоты!

Не знаю, светлых вдохновений

Когда воротится чреда, –

Но ты знаком мне, чистый Гений!

И светит мне твоя звезда!

Пока еще ее сиянье

Душа умеет различать:

Не умерло очарованье!

Былое сбудется опять.

1824

Диаметр – «Бывалых нет в душе видений» (опорное «а»).

Золотое сечение – «я сохранил».

Серебряное – «И жизни лучшие цветы».

Александр Пушкин

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.

Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?

Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.

1825

Диаметр – «Что же ты, моя старушка».

Золотое сечение – «Сердцу будет веселей».

Серебряное сечение – «тихо за морем жила».

Александр Пушкин

ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил,

На большой мне, знать, дороге

Умереть господь судил,

На каменьях под копытом,

На горе под колесом,

Иль во рву, водой размытом,

Под разобранным мостом.

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею

Попадуся в стороне,

Иль со скуки околею

Где-нибудь в карантине.

Долго ль мне в тоске голодной

Пост невольный соблюдать

И телятиной холодной

Трюфли Яра поминать?

То ли дело быть на месте,

По Мясницкой разъезжать,

О деревне, о невесте

На досуге помышлять!

То ли дело рюмка рома,

Ночью сон, поутру чай;

То ли дело, братцы, дома!..

Ну, пошел же, погоняй!...

1829

Диаметр – «во рву»

Золотое сечение – «в карантине».

Серебряное – «Пост невольный соблюдать».

Упоминание о рве таит в себе целых три ситуации.

Две из них названы прямо: ров размыт водою; мост через ров разобран.

Но есть и третья: тайная могила казненных декабристов

находилась именно за разобранным мостом и в размытом рву.

Александр Пушкин

* * *

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды –
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю; прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

1829

Диаметр – «Переживет мой век забвенный»

Золотое сечение – «…смерти годовщину // Меж их стараясь угадать».

Серебряное – «В бою ли, в странствии, в волнах?».

Михаил Лермонтов

ЗАВЕЩАНИЕ

Наедине с тобой, брат,

Хотел бы я побыть:

На свете мало, говорят,

Мне остается жить!

Поедешь скоро ты домой:

Смотри ж... Да что? моей судьбой,

Сказать по правде, очень

Никто не озабочен.

А если спросит кто-нибудь...

Ну, кто бы ни спросил,

Скажи им, что навылет в грудь

Я пулей ранен был,

Что умер честно за царя,

Что плохи наши лекаря

И что родному краю

Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль

Застанешь ты в живых...

Признаться, право, было бы жаль

Мне опечалить их;

Но если кто из них и жив,

Скажи, что я писать ленив,

Что полк в поход послали

И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна...

Как вспомнишь, как давно

Расстались!.. Обо мне она

Не спросит... все равно,

Ты расскажи всю правду ей,

Пустого сердца не жалей;

Пускай она поплачет...

Ей ничего не значит!

Диаметр – «Скажи им, что навылет в грудь...» (опорное «и»).

Золотое сечение – «Мне опечалить их».

Серебряное сечение – «Скажи, что я писать ленив».

Петр Вяземский

* * *

Послушать: век наш – век свободы,

А в сущность глубже загляни –

Свободных мыслей коноводы

Восточным деспотам сродни.

У них два веса, два мерила,

Двоякий взгляд, двоякий суд:

Себе дается власть и сила,

Своих наверх, других под спуд.

У них на всё есть лозунг строгой –

Под либеральным их клеймом:

Не смей идти своей дорогой,

Не смей ты жить своим умом.

Когда кого они прославят,

Пред тем – колена преклони.

Кого они опалой давят,

Того и ты за них лягни.

Свобода, правда, сахар сладкий,

Но от плантаторов беда;

Куда как тяжки их порядки

Рабам свободного труда!

Свобода – превращеньем роли –

На их условном языке

Есть отреченье личной воли,

Чтоб быть винтом в паровике;

Быть попугаем однозвучным,

Который, весь оторопев,

Твердит с усердием докучным

Ему насвистанный напев.

Скажу с сознанием печальным:

Не вижу разницы большой

Между холопством либеральным

И всякой барщиной другой.

16 мая 1860

Диаметр – «Не смей идти своей дорогой» (опорное «е»).

Золотое сечение – оксюморон «Рабам свободного труда» (акцент на слово «труд»).

Серебряное сечение – «На их условном языке» (акцент на слово «язык»).

Александр Блок

* * *

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца – взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

В этом поезде тысячью жизней цвели

Боль разлуки, тревоги любви,

Сила, юность, надежда... В закатной дали

Были дымные тучи в крови.

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие – не в лад – Ермака,

И кричали ура, и шутили они,

И тихонько крестилась рука.

Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,

Раскачнувшись, фонарь замигал,

И под черною тучей веселый горнист

Заиграл к отправленью сигнал.

И военною славой заплакал рожок,

Наполняя тревогой сердца.

Громыханье колес и охрипший свисток

Заглушило ура без конца.

Уж последние скрылись во мгле буфера,

И сошла тишина до утра,

А с дождливых полей всё неслось к нам ура,

В грозном клике звучало: пора!

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,

Несмотря на дождливую даль.

Это – ясная, твердая, верная сталь,

И нужна ли ей наша печаль?

Эта жалость – ее заглушает пожар,

Гром орудий и топот коней.

Грусть – ее застилает отравленный пар

С галицийских кровавых полей...

1 сентября 1914

Диаметр – «И кричали ура, и шутили они» (опорное «а»).

Золотое сечение – «Заглушило ура без конца» (опорное «а»).

Серебряное сечение – «И сошла тишина до утра».

Идеальная форма. Без комментариев.

Борис Пастернак

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

1946

Диаметр – «Свеча горела на столе» (опорное «а», закрепленное эхом в следующем стихе).

Золотое сечение – конец стиха «На платье капал».

Серебряное сечение – конец стиха «Седой и белой».

Пропорция 4 : 3 – конец стиха «Крестообразно».

Арсений Тарковский

ПЕРЕВОДЧИК

Шах с бараньей мордой – на троне.
Самарканд – на шахской ладони.
У подножья – лиса в чалме
С тысячью двустиший в уме.
Розы сахариной породы,
Соловьиная пахлава,
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.

Полуголый палач в застенке
Воду пьет и таращит зенки.
Все равно. Мертвеца в рядно
Зашивают, пока темно.
Спи без просыпу, царь природы,
Где твой меч и твои права?
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.

Да пребудет роза редифом,
Да царит над голодным тифом
И соленой паршой степей
Лунный выкормыш – соловей.
Для чего я лучшие годы
Продал за чужие слова?
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.

Зазубрил ли ты, переводчик,
Арифметику парных строчек?
Каково тебе по песку
Волочить старуху-тоску?
Ржа пустыни щепотью соды
Ни жива шипит, ни мертва.
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.

1960

Диаметр – «Все равно. Мертвеца в рядно».

Золотое сечение – «соловей».

Серебряное сечение – «чужие слова».

Анатолий Жигулин

БУРУНДУК

Раз под осень в глухой долине,

Где шумит Колыма-река,

На склоненной к воде лесине

Мы поймали бурундука.

По откосу скрепер проехал

И валежник ковшом растряс,

И посыпались вниз орехи,

Те, что на зиму он запас.

А зверек заметался, бедный,

По коряжинам у реки.

Видно, думал:

«Убьют, наверно,

Эти грубые мужики».

– Чем зимой-то будешь кормиться?

Ишь ты,

рыжий какой шустряк!.. –

Кто-то взял зверька в рукавицу

И под вечер принес в барак.

Тосковал он сперва немножко

По родимой тайге тужил.

Мы прозвали зверька Тимошкой,

Так в бараке у нас и жил.

А нарядчик, чудак-детина,

Хохотал, увидав зверька:

– Надо номер ему на спину.

Он ведь тоже у нас – зека!..

Каждый сытым давненько не был,

Но до самых теплых деньков

Мы кормили Тимошу хлебом

Из казенных своих пайков.

А весной, повздыхав о доле,

На делянке под птичий щелк

Отпустили зверька на волю.

В этом мы понимали толк.

1963

Диаметр – «Видно, думал: ”Убьют, наверно”».

Золотое сечение – «у нас и жил».

Серебряное сечение – «Хохотал, увидав зверька».

Булат Окуджава

СЧАСТЛИВЧИК

Александру Сергеичухорошо!

Ему прекрасно!

Гудит мельничное колесо,

боль угасла,

баба щурится из избы,

в небе – жаворонки,

только десять минут езды

до ближней ярмарки.

У него ремесло первый сорт

и перо остро.

Он губаст и учен как черт,

и все ему просто:

жил в Одессе, бывал в Крыму,

ездил в карете,

деньги в долг давали ему

до самой смерти.

Очень вежливы и тихи,

делами замученные,

жандармы его стихи

на память заучивали!

Даже царь приглашал его в дом,

желая при этом

потрепаться о том о сем

с таким поэтом.

Он красивых женщин любил

любовью не чинной,

и даже убит он был

красивым мужчиной.

Он умел бумагу марать

под треск свечки!

Ему было за что умирать

у Черной речки.

Диаметр – «Он губаст …».

Золотое сечение – «на память заучивали»

Серебряное сечение – «желая при этом…» (опорное «э»)

Александр Аронов

СЕН-СИМОН

С утра мороз не крут,
Земля белым-бела.
– Вставайте, граф, вас ждут
Великие дела!

Анри де Сен-Симон
С утра побрит, одет
От белых панталон
До кружевных манжет.

Анри Сен-Симон
Уже подсел к делам.
Да будет мир спасен
К семнадцати часам.

Проект почти готов:
Отныне и навек
Отнюдь не будет вдов,
Голодных и калек.

На солнце и в тени
Снежок – не описать.
Как раз в такие дни
Приятно мир спасать.

И, поглядев на снег,
Все пишет, пишет он...
Великий человек
Анри де Сен-Симон.

Мы знаем наперед,
Что крив его маршрут,
До срока он умрет
За несколько минут.

И будет снег лежать,
И будет даль бела,
И долго будут ждать
Великие дела.

1974

Диаметр – начало одиннадцатого стиха «Да будет мир спасен…».

Золотое сечение – «Приятно мир спасать…»

Серебряное сечение – «Все пишет, пишет он...»

Вадим Черняк

* * *

Деревня гонит самогон.

Деревня стонет.

Пять лет, как принят был закон

О самогоне.

Пять лет, как принят был. Пора.

Такая дата!..

Деревня мечется с утра:

Отметить надо.

В деревне пьют не по одной,

Коль случай выпал.

И сам товарищ Куренной

На праздник прибыл.

Ему с дороги первача

Стакан в цветочках…

Он первача, как строгача,

Хватил, и точка.

А тут грибков какой-то дед

Отведать просит.

И мне, как я корреспондент,

Стакан подносят.

Басит начальник: «Ну-ка, брат,

За дружбу, разом!..»

А я вздыхаю невпопад,

Что словом связан,

Что, дескать, вместе надо съесть

Два пуда соли…

Что если счастья нет, то есть

Покой и воля…

А он глядит с прищуром так,

Лихой, лощеный…

Мол, парень, ты хоть и дурак,

Зато ученый…

Диаметр – «И сам товарищ Куренной».

Золотое сечение – «Стакан подносят» (опорное «о»).

Серебряное сечение – «За дружбу, разом!»

Дмитрий Сухарев

ПРОЩАНИЕ С ПАРИЖЕМ

Напоследок – дурацкий круиз

По прелестной и грязной реке,

Вдоль прекрасных и грязных дворцов,

Мимо вечных каштанов.

Мы огнями врезаемся в ночь,

Потому возле наших бортов

Скачет свита в безумных лучах –

Мошки, мушки, букашки.

И безумные эти лучи

Вырывают из тьмы берега.

И немытые своды мостов

Проплывают над нами.

А на стрелке того островка,

Где и я, было дело, сидел,

Там студенты в обнимку лежат –

Дети вечных каникул.

И безумные наши лучи

Вырывают студентов из тьмы,

И студенты, объятья разжав,

Слепо хмурятся свету.

Не буди, ослепление, дурь!

Не лети, мотылек, на огонь!

Не стреляй в меня, бедный студент,

Как пойдет заваруха!

Мой джинсовый нечесаный брат,

Мой суровый возлюбленный сын,

Обнимайся с подружкой своей,

Я проехал, проехал, проехал.

Отгорели дурные огни,

Отгремел корабельный джазмен.

Лишь река все течет и течет –

И грязна, и прелестна.

1978

Диаметр – «и немытые своды мостов».

Золотое сечение – «слепо жмурятся свету» (опорное «е»).

Серебряное сечение – «Не лети мотылек на огонь!».

Анатолий Кобенков

ОСЕНЬЮ, КОГДА ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ...

Лето кончилось, поздно цветам распускаться.

С тополей опускаются желтые листья,

и дежурный по роте дневального заставляет

заметать их подальше от зоркого взгляда начальства.

Мы лежим на траве и на листьях, вчера облетевших,

и молчим: нам известно – в такие минуты

надо просто молчать, потому что летят журавли.

Рядовой Иванов, прослуживший уже больше года,

за прогулы отчисленный из медицинского института,

курит «Север» и морщит широкие брови,

и полет журавлей называет легко: – Ностальгия...

Рядовой Кадырбаев травинку грызет – он не курит.

– Почему, – обращается он к Иванову, –

ты зовешь журавлей, улетающих вдаль, ностальгией?

Рядовой Иванов о камешек плющит окурок,

обнимает колени и всем говорит: – Ностальгия –

это грустная штука, болезнь, непонятная людям,

Ностальгия – тоска по земле, на которой родился,

по любимой... Мы смотрим в озябшее небо:

журавли улетели, за ними летят облака...

Рядовой Коробков получил от жены телеграмму.

«Ваня, дочка у нас, – сообщила жена Коробкова, –

напиши нам, ты рад?» Коробков улыбается грустно,

говорит: – Назову-ка я дочь Ностальгией.

– Молодец, – говорит рядовой Иванов, – Ностальгия!

Ностальгия Ивановна, Настя! Красивое имя...

Мы смеемся, и каждый, наверное, слышит,

как в далеком Воронеже громко ревет Ностальгия,

и глаза у нее – как у нашего Коробкова...

Коробков говорит: – Пойду, отобью телеграмму...

Мы идем с ним на почту, и листья шуршат под ногами...

– Хорошо бы домой, – говорит рядовой Коробков.

Диаметр – «и полёт журавлей...» (опорное «ё»).

Золотой сечение – «...за ними летят облака» (опорное «я»)

и поворот сюжета.

Серебряное сечение – «сообщила жена Коробкова».

Булат Окуджава

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ

Римская империя времени упадка

сохраняла видимость твердого порядка:

Цезарь был на месте, соратники рядом,

жизнь была прекрасна, судя по докладам.

А критики скажут, что слово «соратник» – не римская деталь,

что эта ошибка всю песенку смысла лишает...

Может быть, может быть, может и не римская – не жаль,

мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

Римляне империи времени упадка

ели что придется, напивались гадко,

а с похмелья каждый на рассол был падок –

видимо, не знали, что у них упадок.

А критики скажут, что слово «рассол», мол, не римская деталь,

что эта ошибка всю песенку смысла лишает...

Может быть, может быть, может и не римская – не жаль,

мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

Юношам империи времени упадка

снились постоянно то скатка, то схватка:

то они – в атаке, то они – в окопе,

то вдруг – на Памире, а то вдруг – в Европе.

А критики скажут, что «скатка», представьте, не римская деталь,

что эта ошибка, представьте, всю песенку смысла лишает...

Может быть, может быть, может и не римская – не жаль,

мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.

Римлянкам империи времени упадка,

только им, красавицам, доставалось сладко –

все пути открыты перед ихним взором:

хочешь – на работу, а хочешь – на форум.

А критики хором: «Ах, "форум", ах, "форум"» – вот римская деталь!

Одно лишь словечко – а песенку как украшает!

Может быть, может быть, может и римская – а жаль...

Мне это немного мешает и замысел мой разрушает.

<начало 1980-х>

Диаметр – «с похмелья» (опорное «е»).

Золотое сечение – «в Европе».

(Откровенное издевательство над полезшим в Афганистан брежневским режимом,

поскольку Рим, как известно, находится не в Африке, Америке, Австралии или Азии.)

Серебряное сечение – «смысла лишает» (опорное «ы»: о солдатской скатке; двадцать второй стих).

ТРИДЦАТЬ ТРИ СТИХА

Диаметр текста – одиннадцатый стих; 0,5

Золотое сечение – двадцать первый стих; 0,4

Серебряное сечение – двадцать третий стих; 0,5

Андрей Вознесенский

ОСЕНЬ

С. Щипачеву

Утиных крыльев переплеск.

И на тропинках заповедных

последних паутинок блеск,

последних спиц велосипедных.

И ты примеру их последуй,

стучись проститься в дом последний.

В том доме женщина живет

и мужа к ужину не ждет.

Она откинет мне щеколду,

к тужурке припадет щекою,

она, смеясь, протянет рот.

И вдруг, погаснув, все поймет –

поймет осенний зов полей,

полет семян, распад семей...

Озябшая и молодая,

она подумает о том,

что яблонька и та – с плодами,

буренушка и та – с телком.

Что бродит жизнь в дубовых дуплах,

в полях, в домах, в лесах продутых,

им – колоситься, токовать.

Ей – голосить и тосковать.

Как эти губы жарко шепчут:

«Зачем мне руки, груди, плечи?

К чему мне жить и печь топить

и на работу выходить?»

Ее я за плечи возьму –

я сам не знаю, что к чему...

А за окошком в юном инее

лежат поля из алюминия.

По ним – черны, по ним – седы,

до железнодорожной линии

Протянутся мои следы.

Диаметр – «она, смеясь, протянет рот».

Золотое сечение – «им – колоситься, токовать...» (опорное «и»).

Серебряное – «Как эти губы...».

Александр Межиров

ПРЕДВОЕННАЯ БАЛЛАДА

Сороковые, роковые...

Д. Самойлов

Летних сумерек истома
У рояля на крыле.
На квартире замнаркома
Вечеринка в полумгле.

Руки слабы, плечи узки –
Времени бесшумный гон –
И девятиклассниц блузки,
Пахнущие утюгом.

Пограничная эпоха,
Шаг от мира до войны,
На «отлично» и на «плохо»
Все экзамены сданы.

Замнаркома нету дома,
Нету дома, как всегда,
Слишком поздно для субботы
Не вернулся он с работы,
Не вернется никогда.

Вечеринка молодая –
Времени бесшумный лет,
С временем не совпадая,
Ляля Чёрная поет.

И цыганский тот анапест
Дышит в души горячо.
Окна звонкие, крест-накрест
Не заклеены еще.

И опять над радиолой
К потолку наискосок
Поднимается веселый,
Упоительный вальсок.

И под вальс веселой Вены,
Шаг не замедляя свой,
Парами – в передвоенный,
Роковой, сороковой.

Диаметр – «на отлично».

Золотое сечение – «Ляля Черная».

Серебряное сечение – «в души».

Стихи написаны не о 21 июня 1941 г.

(как, надо полагать, решили цензоры, пропустившие их в печать еще в 1970-х),

а о 31 декабря 1939 г. (см. две последние строчки).

И замнаркома не вернется не потому,

что «завтра война», а потому, что до войны дожить ему не дадут.

Дмитрий Сухарев

ВСПОМНИТЕ, РЕБЯТА

Вспомните, ребята, поколение людей

В кепках довоенного покроя.

Нас они любили,

За руку водили,

С ними мы скандалили порою.

И когда над ними грянул смертный гром,

Нам судьба иное начертала –

Нам, непризывному,

Нам, неприписному

Воинству окрестного квартала.

Сирые метели след позамели,

Все календари пооблетели,

Годы нашей жизни как составы пролетели –

Как же мы давно осиротели!

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята, –

Разве это выразить словами,

Как они стояли у военкомата

С бритыми навечно головами.

Вспомним их сегодня всех до одного,

Вымостивших страшную дорогу.

Скоро, кроме нас, уже не будет никого,

Кто вместе с ними слышал первую тревогу.

И когда над ними грянул смертный гром,

Трубами районного оркестра,

Мы глотали звуки

Ярости и муки,

Чтоб хотя бы музыка воскресла.

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята, –

Это только мы видали с вами,

Как они шагали от военкомата

С бритыми навечно головами.

1977

В стихотворении 28 «полных» стихов,

или 33 (с фрагментированными»).

Но так или эдак, золотое сечение падает на стих

«Вымостивших страшную дорогу»,

а серебряное на слова «кто вместе с ними слышал…».

Диаметр – «метели».

ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ СТИХА

Диаметр текста – одиннадцатый стих; 0,82

Золотое сечение – двадцать второй стих; 0,01 (первый слог)

Серебряное сечение – двадцать четвертый стих; 0,18

Александр Галич

ОБЛАКА

Облака плывут, облака,

Не спеша плывут, как в кино.

А я цыпленка ем табака,

Я коньячку принял полкило.

Облака плывут в Абакан,

Не спеша плывут облака.

Им тепло, небось, облакам,

А я продрог насквозь, на века!

Я подковой вмерз в санный след,

В лед, что я кайлом ковырял!

Ведь недаром я двадцать лет

Протрубил по тем лагерям.

До сих пор в глазах снега наст!

До сих пор в ушах шмона гам!..

Эй, подайте ж мне ананас

И коньячку еще двести грамм!

Облака плывут, облака,

В милый край плывут, в Колыму,

И не нужен им адвокат,

Им амнистия – ни к чему.

Я и сам живу – первый сорт!

Двадцать лет, как день, разменял!

Я в пивной сижу, словно лорд,

И даже зубы есть у меня!

Облака плывут на восход,

Им ни пенсии, ни хлопот...

А мне четвертого – перевод,

И двадцать третьего – перевод.

И по этим дням, как и я,

Полстраны сидит в кабаках!

И нашей памятью в те края

Облака плывут, облака...

И нашей памятью в те края

Облака плывут, облака...

<1962>

Диаметр – «двадцать лет» (одиннадцатый стих).

Золотое сечение – «двадцать лет» (двадцать второй стих).

Серебряное сечение – начало двадцать четвертого стиха «И даже зубы есть у меня».

Если бы не было повтора двух последних стихов, золото приходилось бы на «ни к чему»,

диаметр на «ведь недаром», а серебряное сечение на «разменял».

ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ СТИХОВ

Диаметр текста – двенадцатый стих; 0,14

Золотое сечение – двадцать второй стих; 0,63

Серебряное сечение – двадцать четвертый стих; 0,86

Наталья Крандиевская

* * *

Дождь льет. Сампсоний-сеногной

Тому виной.

Так учит древняя примета.

У старика одна лишь цель

Сгноить дождями в шесть недель

Покос бессолнечного лета.

Зато раздолье мухоморам –

Веселым баловням судьбы.

Тучнеют, пучатся грибы.

В лесу, в лугах, по косогорам –

Везде грибы. Готовьте кадки,

Хозяйки! Рыжик, жирный груздь

Кладите в соль в таком порядке:

На дно укроп, чеснок, и пусть

Покроет сверху лист смороды

Дары роскошные природы.

Но все же без тепла, без света,

Дождем завесясь, как фатой,

Грустит заплаканное лето,

Глядит казанской сиротой.

А ты? Готова ты отдать

Все рыжики и все засолы,

За день, горячий и веселый,

Когда гудят над лугом пчелы,

Сбирая меда благодать?

Но не допустит беззаконий

Упрямый дедушка Сампсоний!

Все шесть недель кропит дождем

(Права на то имя свыше),

Бубнит, бубнит, долбит по крыше,

А мы погоды ждем и ждем.

А вечерами на деревне

Старухи, сидя на бревне,

Приметою стращают древней:

Грибное лето – быть войне.

Август 1940. Заречье

Диаметр – «Хозяйки!» (опорное «я»; двенадцатый стих).

Золотое сечение – «отдать… все засолы» (опорное «о»; двадцать второй стих).

Серебряное сечение – «над лугом пчелы» (опорное «ё»; двадцать четвертый стих).

Михаил Яснов

* * *

«Я слепну и глохну», – сказал мне поэт,

смешных, по сравнению с вечностью лет.

Я выглядел рядом мальчишкой –

но другу ответил одышкой.

На улице было светло и грешно,

и музы порхали неслышно,

и прошлое в нас незаметно вошло,

и тут же грядущее вышло, –

как будто двоих не приветит Господь

под ветхою крышей по имени плоть.

Мы пили, как то повелось на веку,

а выпивши, в кои-то веки

мы кинули нищему по медяку

под песню о вечном калеке,

и вновь пировали в кругу доходяг,

втроем пропивая последний медяк.

Крутилась монетка, нам судьбы кроя,

пока мы сидели, сутулясь.

И время вернулось на круги своя,

а может быть, круги вернулись,

когда мы сбирались в неведомый путь

в заветную щелку на волю взглянуть.

Мы вновь оказались в былом забытьи

надежной, проверенной пробы:

здесь левой рукою сошьют нам статьи,

а правой – тюремные робы.

В застенке, где разве что нюх не отбит,

лишь пес выживает – и тот инвалид.

Все громче звенит молодая броня

в предчувствии скорого гона.

И некто, похожий на череп коня,

сверкнув чешуею погона,

нас свяжет узлом, как последнюю кладь.

Не видим. Не слышим. И нечем дышать.

2004

Диаметр – «повелось на веку».

Золотое сечение – «в заветную щелку на волю взглянуть».

Серебряное сечение (опорное «ё») :

Мы вновь оказались в былом забытьи

надёжной, проверенной пробы:

здесь левой рукою сошьют нам статьи,

а правой – тюремные робы.

ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ СТИХОВ

Диаметр текста – двенадцатый стих; 0,46

Золотое сечение – двадцать третий стих; 0,25

Серебряное сечение – двадцать пятый стих; 0,54

РЕВЕЛА БУРЯ, ДОЖДЬ ШУМЕЛ

народная обработка

думы Кондратия Рылеева «Смерть Ермака»

Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…

Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,
Побед и громкозвучной славы
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали средь дубравы.

Страшась вступать с героем в бой,
Кучум к шатрам, как тать презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках,
И окровавилась долина,
И пала, грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина.

Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна…
Но далеко от брега челны!

Иртыш волнуется сильней…
Ермак все силы напрягает –
И мощною рукой своей
Валы седые рассекает.

Ревела буря… Вдруг луной
Иртыш кипящий осребрился,
И труп, извергнутый волной,
В броне медяной озарился.

Носились тучи, дождь шумел,
И молнии еще сверкали,
И гром вдали еще гремел,
И ветры в дебрях бушевали.

Диаметр текста – «объятый думой».

Золотое сечение – «Душа отвагою полна».

Серебряное сечение – «Иртыш волнуется сильней».

См. оригинальный текст в разделе «Восемьдесят стихов».

Федор Глинка

ПЕСНЬ УЗНИКА

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша, ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

«Прости, отчизна, край любезный!

Прости, мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной –

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо;

Застынь мое навеки место;

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий – слезы и тоска!

Но я молчу, – такую долю

Взяла сама моя рука.

Откуда ж придет избавленье,

Откуда ждать бедам конец?

Но есть на свете утешенье

И на святой Руси отец!

О русский царь! в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Oн значит – милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!»

А мы с молитвой крепкой к богу

Падем все ниц к твоим стопам;

Велишь – и мы пробьем дорогу

Твоим победным знаменам».

Уж ночь прошла, с рассветом в злате

Давно день новый засиял!

А бедный узник в каземате

Все ту же песню запевал!..

<1826>

Диаметр текста – «уже не свой».

Золотое сечение – «на свете утешенье».

Серебряное сечение – «царь».

Очевидно, что стихотворение написано с целью

разжалобить Николая I и уговорить его простить декабристов.

Петр Вяземский

РУССКИЙ БОГ

Нужно ль вам истолкованье,
Что такое русский бог?
Вот его вам начертанье,
Сколько я заметить мог.

Бог метелей, бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций – тараканьих штабов,
Вот он, вот он, русский бог.

Бог голодных, бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот он, вот он, русский бог.

Бог грудей и жоп отвислых,
Бог лаптей и пухлых ног,
Горьких лиц и сливок кислых,
Вот он, вот он, русский бог.

Бог наливок, бог рассолов,
Душ, представленных в залог,
Бригадирш обоих полов,
Вот он, вот он, русский бог.

Бог всех с анненской на шеях,
Бог дворовых без сапог,
Бар в санях при двух лакеях,
Вот он, вот он, русский бог.

К глупым полн он благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский бог.

Бог всего, что из границы,
Не к лицу, не под итог,
Бог по ужине горчицы,
Вот он, вот он, русский бог.

Бог бродяжных иноземцев,
К нам зашедших за порог,
Бог в особенности немцев,
Вот он, вот он, русский бог.

<Начало апреля 1828 года>

Диаметр – «Вот он, вот он, русский бог» (двенадцатый стих).

Золотое сечение – «бары в санях».

Серебряное сечение – «благодать».

Михаил Лермонтов

        ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ

Скажи мне, ветка Палестины:

Где ты росла, где ты цвела?

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана

Востока луч тебя ласкал,

Ночной ли ветр в горах Ливана

Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали,

Иль пели песни старины,

Когда листы твои сплетали

Солима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?

Все так же ль манит в летний зной

Она прохожего в пустыне

Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной

Она увяла, как и ты,

И дольний прах ложится жадно

На пожелтевшие листы?..

Поведай: набожной рукою

Кто в этот край тебя занес?

Грустил он часто над тобою?

Хранишь ты след горючих слез?

Иль, божьей рати лучший воин,

Он был, с безоблачным челом,

Как ты, всегда небес достоин

Перед людьми и божеством?..

Заботой тайною хранима,

Перед иконой золотой

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой!

Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест, символ святой...

Все полно мира и отрады,

Вокруг тебя и над тобой.

Диаметр – «Солима бедные сыны».

Золотое сечение – «грустил».

Серебряное сечение – «божьей рати».

Александр Блок

НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Марии Павловне Ивановой

Под насыпью, во рву некошенном,

Лежит и смотрит, как живая,

В цветном платке, на косы брошенном,

Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною

На шум и свист за ближним лесом.

Всю обойдя платформу длинную,

Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих –

Нежней румянец, круче локон:

Быть может, кто из проезжающих

Посмотрит пристальней из окон...

Вагоны шли привычной линией,

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие;

В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами

И обводили ровным взглядом

Платформу, сад с кустами блёклыми,

Ее, жандарма с нею рядом...

Лишь раз гусар, рукой небрежною

Облокотясь на бархат алый,

Скользнул по ней улыбкой нежною...

Скользнул – и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная,

В пустых мечтах изнемогая...

Тоска дорожная, железная

Свистела, сердце разрывая...

Да чтό – давно уж сердце вынуто!

Так много отдано поклонов,

Так много жадных взоров кинуто

В пустынные глаза вагонов...

Не подходите к ней с вопросами,

Вам всё равно, а ей – довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена – всё больно.

14 июня 1910

Диаметр – «Посмотрит пристальней из окон».

Золотое сечение – «Скользнул по ней улыбкой нежною».

Серебряное сечение – «Так мчалась юность бесполезная».

Сергей Есенин

ПИСЬМО К МАТЕРИ

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

И тебе в вечернем синем мраке

Часто видится одно и то ж:

Будто кто-то мне в кабацкой драке

Саданул под сердце финский нож.

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть.

Я по-прежнему такой же нежный

И мечтаю только лишь о том,

Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви

По-весеннему наш белый сад.

Только ты меня уж на рассвете

Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечталось,

Не волнуй того, что не сбылось, –

Слишком раннюю утрату и усталость

Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!

К старому возврата больше нет.

Ты одна мне помощь и отрада,

Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,

Не грусти так шибко обо мне.

Не ходи так часто на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

<1924>

Диаметр – «Саданул под сердце финский нож» (опорное «е»).

Золотое сечение – «ты» (то есть мать; двадцать третий стих).

Серебряное сечение – «Не буди того, что отмечталось».

Николай Асеев

СИНИЕ ГУСАРЫ

Раненым медведем

мороз дерет.

Санки по Фонтанке

летят вперед.

Полоз остер –

полосатит снег.

Чьи это там

голоса и смех?

– Руку на сердце

свое положа,

я тебе скажу:

– Ты не тронь палаша!

Силе такой

становись поперек,

ты б хоть других –

не себя – поберег!

Белыми копытами

лед колотя,

тени по Литейному

дальше летят.

– Я тебе отвечу,

друг дорогой,

Гибель не страшная

в петле тугой!

Позорней и гибельней

в рабстве таком

голову выбелив,

стать стариком.

Пора нам состукнуть

клинок о клинок:

в свободу – сердце

мое влюблено.

Розовые губы,

витой чубук,

синие гусары –

пытай судьбу!

Вот они, не сгинув,

не умирав,

снова

собираются

в номерах.

Скинуты ментики,

ночь глубока,

ну-ка, запеньте-ка

полный бокал!

Нальем и осушим

и станем трезвей:

– За Южное братство,

за юных друзей.

Глухие гитары,

Высокая речь…

Кого им бояться

и что им беречь?

В них страсть закипает,

как в пене стакан:

впервые читаются

строфы «Цыган»

Тени по Литейному

летят назад.

Брови из-под кивера

дворцам грозят.

Кончена беседа,

гони коней,

утро вечера

мудреней.

Что ж это,

что ж это,

что ж это за песнь?

Голову на руки

белые свесь.

Тихие гитары,

стыньте, дрожа:

синие гусары

под снегом лежат!

1925

Диаметр – «Гибель не страшная в петле тугой!»

Золотое сечение – конец строки «Нальем и осушим».

Серебряное сечение – «Высокая речь».

Константин Симонов

ЖДИ МЕНЯ

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души...

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: «Повезло».

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, –

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

1941

Диаметр – «Всем, кто вместе ждет» (опорное «е»).

Золотое сечение – «…И с ними за одно».

(Первый слог после самого короткого предложения в этом магическом заговоре: «Жди.»)

Серебряное сечение – середина стиха «Жди меня и я вернуть»

в первом стихе третьей строфы (акцент пропорции «и»).

Александр Галич

ВСЕ НЕ ВОВРЕМЯ

Посвящается В.Т.Шаламову

А ты стучи, стучи, а тебе Бог простит,

А начальнички тебе, Леха, срок скостят!

А за Окой сейчас, небось, коростель свистит,

А у нас на Тайшете ветра свистят.

А месяц май уже, все снега белы,

А вертухаевы на снегу следы,

А что полнормы, тьфу, это полбеды,

А что песню спел – полторы беды!

А над Окой летят гуси-лебеди,

А за Окой свистит коростель,

А тут по наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!

А первый зэка, он с Севастополя,

Он там, черт чудной, Херсонес копал,

Он копал, чумак, что ни попадя,

И на полный срок в лагеря попал.

И жену его, и сынка его,

И старуху мать, чтоб молчала, блядь!

Чтобы знали все, что закаяно

Нашу родину сподниза копать!

А в Крыму теплынь, в море сельди,

И миндаль, небось, подоспел,

А тут на наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!

А второй зэка – это лично я,

Я без мами жил, и без папи жил,

Моя б жизнь была преотличная,

Да я в шухере стукаря пришил!

А мне сперва вышкá, а я в раскаянье,

А уж в лагере – корешей в навал,

И на кой я пес при Лехе-Каине

Чумаку подпел «Интернационал»?!

А в караулке пьют с рафинадом чай,

И вертухай идет, весь сопрел.

Ему скучно, чай, и несподручно, чай,

Нас в обед вести на расстрел!

Диаметр – середина второго стиха (строки 11 и 12) в следующем двустишии:

А тут по наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!

Золотое сечение – (строки 23 и 24):

А тут на наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!

Серебряное сечение – вторая половина строки «А второй зэка – это лично я».

Александр Аронов

МОНОЛОГ ЯГО, НЕ ВОШЕДШИЙ В ПЬЕСУ

И вы способны верить, черт возьми,

Что счастье чистеньким, невиноватым?

Мне пятьдесят. Я прожил век солдатом.

Я знаю цену всей этой возни.

Да оглянитесь вы по сторонам!

Не первый день слоняетесь по миру.

В конце концов не одному Шекспиру –

Но кое-что известно здесь и нам.

Вы, старый мавр, калеченый в боях,

Войдите в дом да улыбнитесь сладко –

И девочка, бутон, аристократка,

К вам кинется на шею: «Милый, ах!»

Как много женщин любит стариков!

Хранят им верность. И за пару баек

Весь век несут свой крест домохозяек.

Не правда ли? Ведь этот мир таков?

Послушайте, оставьте трепотню!

Что стоит эта горсть случайных фактов?

Ваш опыт длился пять коротких актов,

А я копил свой ото дня ко дню.

Во Фракии я бессловесно дрог.

У Нила спящих турок резал молча.

На добром и святом законе волчьем

Построен мир, и я – его пророк.

И потому я видеть не могу

Ту сладенькую ложь про честь и верность.

Куда нормальнее обман и ревность,

И много правды в том, что там я лгу.

Ах, Дездемона, кошечка! Подвох

Поторопился мой! Уж извини-ка!

«Неплох собою этот Лодовико…» –

Сказала ты? А он и впрямь неплох!

Вы рабы, коль в придуманном раю

Заткнет все щели дутая отвага.

Но вам глаза раскроет честный Яго,

И вы приветствуете смерть мою.

Диаметр – середина десятого стиха: «К вам кинется на шею: «Милый, ах!».

Золотое сечение – двадцать третий стих; в котором Яго преподносит нам свое кредо:

На добром и святом законе волчьем

Построен мир, и я – его пророк.

Серебряное сечение – «И потому я видеть не могу…».

Александр Кушнер

В КАФЕ

В переполненном, глухо гудящем кафе
Я затерян, как цифра в четвертой графе,
И обманут вином тепловатым.
И сосед мой брезглив и едой утомлен,
Мельхиоровым перстнем любуется он
На мизинце своем волосатом.

Предзакатное небо висит за окном
Пропускающим воду сырым полотном,
Луч, прорвавшись, крадется к соседу,
Его перстень горит самоварным огнем.
«Может, девочек, – он говорит, – позовем?»
И скучает: «хорошеньких нету».

Через миг погружается вновь в полутьму.
Он молчит, так как я не ответил ему.
Он сердит: рассчитаться бы, что ли?
Не торопится к столику официант,
Поправляет у зеркала узенький бант.
Я на перстень гляжу поневоле.

Он волшебный! хозяин не знает о том.
Повернуть бы на пальце его под столом –
И, пожалуйста, синее море!
И коралловый риф, что вскипал у Моне
На приехавшем к нам погостить полотне,
В фиолетово-белом уборе.

Повернуть бы еще раз – и в Ялте зимой
Оказаться, чтоб угольщик с черной каймой
Шел к причалу, как в траурном крепе.
Снова луч родничком замерцал и забил,
Этот перстень... на рынке его он купил,
Иль работает сам в ширпотребе?

А как в третий бы раз, не дыша, повернуть
Этот перстень – но страшно сказать что-нибудь:
Всё не то или кажется – мало!
То ли рыжего друга в дверях увидать?
То ли этого типа отсюда убрать?
То ли юность вернуть для начала?

сентябрь 1972

Диаметр – «хорошеньких нету»

Золотое сечение – «На приехавшем к нам погостить полотне» (опорное «е»).

Серебряное сечение – «Повернуть бы еще раз – и в Ялте зимой».

Денис Новиков

РОССИЯ

Плат узорный до бровей

А. Блок

Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зеленым хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка – пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».

Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали свое на рейхстаге.
Свое – это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая.

Последний рассудок первач помрачал.
Ругали, таскали тебя по врачам,
но ты выгрызала торпеду
и снова пила за Победу.
Дозволь же и мне опрокинуть до дна,
теперь не шестая, а просто одна.
А значит, без громкого тоста,
без иста, без веста, без оста.

Присядем на камень, пугая ворон.
Ворон за ворон не считая, урон
державным своим эпатажем
ужо нанесем – и завяжем.

Подумаем лучше о наших делах:
налево – Мамона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.

1992

Диаметр – «писали свое на рейхстаге»

Золотое сечение – «А значит, без громкого тоста»

Серебряное сечение – «Присядем на камень, пугая ворон...»

Денис Новиков

* * *

А мы, Георгия Иванова
ученики не первый класс,
с утра рубля искали рваного,
а он искал сердешных нас.

Ну, встретились. Теперь на Бронную.
Там, за стеклянными дверьми,
цитату выпали коронную,
сто грамм с достоинством прими.

Стаканчик бросовый, пластмассовый
не устоит пустым никак.
Об Ариостовой и Тассовой
не надо дуру гнать, чувак.

О Тассовой и Ариостовой
преподавателю блесни.
Полжизни в Гомеле наверстывай,
ложись на сессии костьми.

А мы – Георгия Иванова,
а мы – за Бога и царя
из лакированного наново
пластмассового стопаря.

...Когда же это было, Господи?
До Твоего явленья нам
на каждом постере и простыне
по всем углам и сторонам.

Еще до бело-сине-красного,
еще в зачетных книжках «уд»,
еще до капитала частного.
– Не ври. Так долго не живут.

Довольно горечи и мелочи.
Созвучий плоских и чужих.
Мы не с Тверского – с Бронной неучи.
Не надо дуру гнать, мужик.

Открыть тебе секрет с отсрочкою
на кругосветный перелет?
Мы проиграли с первой строчкою.
Там слов порядок был не тот.

1994

Диаметр – «не надо дуру гнать, чувак» (опорное «о»)

Золотое сечение – «на каждом постере и простыне»

(интонационно поворот на строку выше).

Серебряное сечение – «Еще до бело-сине-красного...» (опорное «и»)

ТРИДЦАТЬ СЕМЬ СТИХОВ

Диаметр текста – двенадцатый стих; 0,78

Золотое сечение – двадцать третий стих; 0,87

Серебряное сечение – двадцать пятый стих; 0,22

Николай Заболоцкий

НЕКРАСИВАЯ ДЕВОЧКА

Среди других играющих детей

Она напоминает лягушонка.

Заправлена в трусы худая рубашонка,

Колечки рыжеватые кудрей

Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,

Черты лица остры и некрасивы.

Двум мальчуганам, сверстникам ее,

Отцы купили по велосипеду.

Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,

Гоняют по двору, забывши про нее,

Она ж за ними бегает по следу.

Чужая радость так же, как своя,

Томит ее и вон из сердца рвется,

И девочка ликует и смеется,

Охваченная счастьем бытия.

Ни тени зависти, ни умысла худого

Еще не знает это существо.

Ей все на свете так безмерно ново,

Так живо все, что для иных мертво!

И не хочу я думать, наблюдая,

Что будет день, когда она, рыдая,

Увидит с ужасом, что посреди подруг

Она всего лишь бедная дурнушка!

Мне верить хочется, что сердце не игрушка,

Сломать его едва ли можно вдруг!

Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

Который в глубине ее горит,

Всю боль свою один переболит

И перетопит самый тяжкий камень!

И пусть ее черты нехороши

И нечем ей прельстить воображенье,–

Младенческая грация души

Уже сквозит в любом ее движенье.

А если это так, то что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

1955

Диаметр – «Чужая радость так же, как своя».

Золотой сечение – «бедная дурнушка».

Серебряное сечение –«Мне верить хочется, что чистый этот пламень».

Пропорция второй и первой частей близка к √2.

Однако то, что приходится на золотое сечение,

несколько дезавуирует романтическое отношение автора

к предмету его описания. Видимо, это все же не романтика, а дидактика.

ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ СТИХОВ

Диаметр текста – тринадцатый стих; 0,1

Золотое сечение – двадцать четвертый стих; 0,48

Серебряное сечение – двадцать шестой стих; 0,9

Фёдор Сологуб

ЧЕРТОВЫ КАЧЕЛИ

В тени косматой ели,

Над шумною рекой

Качает черт качели

Мохнатою рукой.

Качает и смеется,

Вперед, назад,

Доска скрипит и гнется,

О сук тяжелый трется

Натянутый канат.

Снует с протяжным скрипом

Шатучая доска,

И черт хохочет с хрипом,

Хватаясь за бока.

Держусь, томлюсь, качаюсь,

Вперед, назад,

Хватаюсь и мотаюсь,

И отвести стараюсь

От черта томный взгляд.

Над верхом темной ели

Хохочет голубой:

– Попался на качели,

Качайся, черт с тобой!–

В тени косматой ели

Визжат, кружась гурьбой:

– Попался на качели,

Качайся, черт с тобой!–

Я знаю, черт не бросит

Стремительной доски,

Пока меня не скосит

Грозящий взмах руки,

Пока не перетрется,

Крутяся, конопля,

Пока не подвернется

Ко мне моя земля.

Взлечу я выше ели,

И лбом о землю трах!

Качай же, черт, качели,

Все выше, выше... ах!

14 июня 1907

Диаметр – «Хватаясь за бока».

Золотое сечение – «Визжат, кружась гурьбой» (акцент пропорции на ударное «е»).

Серебряное сечение – «Качайся, черт с тобой!».

Евгений Евтушенко

* * *

Л. Мартынову

Окно выходит в белые деревья.

Профессор долго смотрит на деревья.

Он очень долго смотрит на деревья

и очень долго мел крошит в руке.

Ведь это просто –

правила деленья!

А он забыл их –

правила деленья!

Забыл –

подумать –

правила деленья!

Ошибка!

Да!

Ошибка на доске!

Мы все сидим сегодня по-другому,

и слушаем и смотрим по-другому,

да и нельзя сейчас не по-другому,

и нам подсказка в этом не нужна.

Ушла жена профессора из дому.

Не знаем мы,

куда ушла из дому,

не знаем,

отчего ушла из дому,

а знаем только, что ушла она.

В костюме и немодном и неновом,–

как и всегда, немодном и неновом,–

да, как всегда, немодном и неновом,–

спускается профессор в гардероб.

Он долго по карманам ищет номер:

«Ну что такое?

Где же этот номер?

А может быть,

не брал у вас я номер?

Куда он делся?–

Трет рукою лоб.–

Ах, вот он!..

Что ж,

как видно, я старею,

Не спорьте, тетя Маша,

я старею.

И что уж тут поделаешь –

старею...»

Мы слышим –

дверь внизу скрипит за ним.

Окно выходит в белые деревья,

в большие и красивые деревья,

но мы сейчас глядим не на деревья,

мы молча на профессора глядим.

Уходит он,

сутулый,

неумелый,

под снегом,

мягко падающим в тишь.

Уже и сам он,

как деревья,

белый,

да,

как деревья,

совершенно белый,

еще немного –

и настолько белый,

что среди них

его не разглядишь.

Диаметр – «да и нельзя сейчас...».

Золотое сечение – «Куда он делся?–Трет рукою лоб»

Серебряное – «а знаем только, что ушла она.» (опорная «а»).

СОРОК СТИХОВ

Диаметр текста – тринадцатый стих; 0,73

Золотое сечение – двадцать пятый стих; 0,72

Серебряное сечение – двадцать восьмой стих; 0,27

Евгений Баратынский

СТАНСЫ

Судьбой наложенные цепи

Упали с рук моих, и вновь

Я вижу вас, родные степи,

Моя начальная любовь.

Степного неба свод желанный,

Степного воздуха струи,

На вас я в неге бездыханной

Остановил глаза мои.

Но мне увидеть было слаще

Лес на покате двух холмов

И скромный дом в садовой чаще

Приют младенческих годов.

Промчалось ты, златое время!

С тех пор по свету я бродил

И наблюдал людское племя

И, наблюдая, восскорбил.

Ко благу пылкое стремленье

От неба было мне дано;

Но обрело ли разделенье,

Но принесло ли плод оно?..

Я братьев знал; но сны младые

Соединили нас на миг:

Далече бедствуют иные,

И в мире нет уже других.

Я твой, родимая дуброва!

Но от насильственных судьбин

Молить хранительного крова

К тебе пришел я не один.

Привел под сень твою святую

Я соучастницу в мольбах –

Мою супругу молодую

С младенцем тихим на руках.

Пускай, пускай в глуши смиренной,

С ней, милой, быт мой утая,

Других урочищей вселенной

Не буду помнить бытия.

Пускай, о свете не тоскуя,

Предав забвению людей,

Кумиры сердца сберегу я

Одни, одни в любви моей.

Диаметр – «Промчалось ты, златое время!»

Золотое сечение – «Я твой, родимая дуброва!»

Серебряное сечение – «К тебе пришел я не один».

Александр Блок

ШАГИ КОМАНДОРА

В. А. Зоргенфрею

Тяжкий, плотный занавес у входа,

За ночным окном – туман.

Что теперь твоя постылая свобода,

Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне,

Слуги спят, и ночь глуха.

Из страны блаженной, незнакомой, дальней

Слышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки?

Миги жизни сочтены.

Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,

Донна Анна видит сны...

Чьи черты жестокие застыли,

В зеркалах отражены?

Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?

Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!

Выходи на битву, старый рок!

И в ответ – победно и влюблено –

В снежной мгле поет рожок...

Пролетает, брызнув в ночь огнями,

Черный, тихий, как сова, мотор,

Тихими, тяжелыми шагами

В дом вступает Командор...

Настежь дверь. Из непомерной стужи,

Словно хриплый бой ночных часов –

Бой часов: «Ты звал меня на ужин.

Я пришел. А ты готов?..»

На вопрос жестокий нет ответа,

Нет ответа – тишина.

В пышной спальне страшно в час рассвета,

Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,

В час рассвета – ночь мутна.

Дева Света! Где ты, донна Анна?

Анна! Анна! – Тишина.

Только в грозном утреннем тумане

Бьют часы в последний раз:

Донна Анна в смертный час твой встанет.

Анна встанет в смертный час.

Сентябрь 1910 – 16 февраля 1912

Диаметр – «Чьи черты жестокие застыли».

Золотое сечение – «Из непомерной стужи» (опорное «о»).

Серебряное сечение – «Я пришел. А ты готов?»

Осип Мандельштам

*     *     *

Квартира тиха, как бумага –
Пустая без всяких затей –
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.

Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.

А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать –
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть...

Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.

Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю,
И грозные баюшки-баю
Кулацкому паю пою.

Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель
Достоин такого рожна.

Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель –
Такую ухлопает моль...

И столько мучительной злости

Таит в себе каждый намек,
Как будто вколачивал гвозди
Некрасова здесь молоток.

Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет, начинать –
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.

И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.

Ноябрь 1933

Москва. Фурманов переулок

Диаметр – «Наглей комсомольской ячейки...»

Золотое сечение – «Какой-нибудь честный предатель…»

Серебряное сечение – «Такую ухлопает моль».

Марина Цветаева

* * *

Вчера еще в глаза глядел,

А нынче – всё косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел,–

Всё жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О, вопль женщин всех времен:

«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей – вода, и кровь –

Вода,– в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая...

И стон стоит вдоль всей земли:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

Вчера еще – в ногах лежал!

Равнял с Китайскою державою!

Враз обе рученьки разжал,–

Жизнь выпала – копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду

Стою – немилая, несмелая.

Я и в аду тебе скажу:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:

«За что, за что терплю и бедствую?»

«Отцеловал – колесовать:

Другую целовать»,– ответствуют.

Жить приучил в самом огне,

Сам бросил – в степь заледенелую!

Вот что ты, милый, сделал мне!

Мой милый, что тебе – я сделала?

Всё ведаю – не прекословь!

Вновь зрячая – уж не любовница!

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть-садовница.

Самό – что дерево трясти! –

В срок яблоко спадает спелое...

– За всё, за всё меня прости,

Мой милый,– что тебе я сделала!

14 июня 1920

Диаметр – «Увозят милых корабли».

Золотое сечение – «Спрошу я стул, спрошу кровать» (опорное «у»).

Серебряное сечение – «За что, за что терплю и бедствую?»

Марина Цветаева

* * *

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно –

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

Мне все равно, каких среди

Лиц ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной – непременно –

В себя, в единоличье чувств.

Камчатским медведем без льдины

Где не ужиться (и не тщусь!),

Где унижаться – мне едино.

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

Непонимаемой быть встречным!

(Читателем, газетных тонн

Глотателем, доильцем сплетен...)

Двадцатого столетья – он,

А я – до всякого столетья!

Остолбеневши, как бревно,

Оставшееся от аллеи,

Мне всё – равны, мне всё – равно,

И, может быть, всего равнее –

Роднее бывшее – всего.

Все признаки с меня, все меты,

Все даты – как рукой сняло:

Душа, родившаяся – где-то.

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль всей души, всей – поперек!

Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино.

Но если по дороге – куст

Встает, особенно – рябина...

3 мая 1934

Диаметр – «единоличье чувств».

Золотое сечение – «как бревно».

Серебряное – «И, может быть, всего равнее...»

Но в конце стихотворение недаром оборвано на ожившем кусте и пламенеющей рябине.

(О том же пушкинское «В душе настало пробужденье…»)

Марина Цветаева

* * *

Я стол накрыл на шестерых...

Всё повторяю первый стих

И всё переправляю слово:

– «Я стол накрыл на шестерых»...

Ты одного забыл – седьмого.

Невесело вам вшестером

На лицах – дождевые струи...

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть – седьмую...

Невесело твоим гостям,

Бездействует графин хрустальный.

Печально – им, печален – сам,

Непозванная – всех печальней.

Невесело и несветло.

Ах! не едите и не пьете.

– Как мог ты позабыть число?

Как мог ты ошибиться в счете?

Как мог, как смел ты не понять,

Что шестеро (два брата, третий –

Ты сам – с женой, отец и мать)

Есть семеро – раз я на свете!

Ты стол накрыл на шестерых,

Но шестерыми мир не вымер

Чем пугалом среди живых –

Быть призраком хочу – с твоими,

(Своими)...

Робкая как вор,

О – ни души не задевая! –

За непоставленный прибор

Сажусь незваная, седьмая.

Раз! – опрокинула стакан!

И всё что жаждало пролиться –

Вся соль из глаз, вся кровь из ран –

Со скатерти – на половицы.

И – гроба нет! Разлуки – нет!

Стол расколдован, дом разбужен.

Как смерть – на свадебный обед,

Я – жизнь, пришедшая на ужин.

Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг – и всё же повторяю:

– Ты, стол накрывший на шесть – душ,

Меня не посадивший – с краю.

6 марта 1941

Диаметр – «Невесело и несветло» (метрически опорное «не»).

Золотое сечение – «Робкая как вор» (метрически опорное «я»).

Серебряное сечение – «Сажусь незваная, седьмая»

(метрически неопорное «не», выделенное, видимо,

авторским спондеем и расчленением слова на «не-званая»).

Михаил Исаковский

ВРАГИ СОЖГЛИ РОДНУЮ ХАТУ

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе

На перекресток двух дорог,

Нашел солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат – и словно комья

Застряли в горле у него.

Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,

Героя – мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,

Накрой в избе широкий стол, –

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришел...»

Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал,

И только теплый летний ветер

Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,

Раскрыл мешок походный свой,

Бутылку горькую поставил

На серый камень гробовой.

«Не осуждай меня, Прасковья,

Что я пришел к тебе такой:

Хотел я выпить за здоровье,

А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,

Но не сойтись вовеки нам...»

И пил солдат из медной кружки

Вино с печалью пополам.

Он пил – солдат, слуга народа,

И с болью в сердце говорил:

«Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил...»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

1945

Диаметр – «Готовь для гостя угощенье…»

Золотое и серебряное сечение – первый и последний стихи седьмой строфы:

Золотое сечение – «Не осуждай меня, Прасковья…»

Серебряное сечение – «А должен пить за упокой».

Александр Галич

МЫ НЕ ХУЖЕ ГОРАЦИЯ

Вы такие нестерпимо ражие,

И такие, в сущности, примерные,

Все томят вас бури вернисажные,

Все шатают паводки премьерные.

Ходите, тишайшие, в неистовых,

Феями цензурными заняньканы!

Ну, а если – ни премьер, ни выставок,

Десять метров комната в Останкине!

Где улыбкой стражники-наставники

Не сияют благостно и святочно,

Но стоит картина на подрамнике,

Вот и все! А этого достаточно!

Осудив и совесть, и бесстрашие

(Вроде не заложишь и не купишь их),

Ах, как вы присутствуете, ражие,

По карманам рассовавши кукиши!

Что ж, зовите небылицы былями,

Окликайте стражников по имени!

Бродят между ражими Добрынями

Тунеядцы Несторы и Пимены.

Их имен с эстрад не рассиропили,

В супер их не тискают облаточный,

«Эрика» берет четыре копии,

Вот и все! А этого достаточно!

Время сеет ветры, мечет молнии,

Создает советы и комиссии,

Что ни день – фанфарное безмолвие

Славит многодумное безмыслие.

Бродит Кривда с полосы на полосу,

Делится с соседской Кривдой опытом,

Но гремит напетое вполголоса,

Но гудит прочитанное шепотом.

Ни партера нет, ни лож, ни яруса

Клака не безумствует припадочно,

Есть магнитофон системы «Яуза»,

Вот и все! А этого достаточно!

Есть, стоит картина на подрамнике!

Есть, отстукано четыре копии!

Есть магнитофон системы «Яуза»!

И этого достаточно!

<1964–1966>

Диаметр – «Осудив и совесть и бесстрашие…»

Золотое сечение – «Время сеет ветры, мечет молнии…» (опорная «о»).

Серебряное сечение – «Славит многодумное безмыслие».

Александр Городницкий

ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬНЫЙ ПАРК

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Какое вас манит событие

В предместье за чахлый лесок?

Там зонтики белою пеною,

Мальчишки и люди степенные,

Звенят палашами военные,

Оркестр играет вальсок.

Ах, летчик отчаянный Уточкин,

Шоферские вам не идут очки.

Ну что за нелепые шуточки –

Скользить по воздушной струе?

И так ли уж вам обязательно,

Чтоб, к празднику вставшие затемно,

Глазели на вас обыватели,

Роняя свои канотье?

Коляскам тесно у обочины.

Взволнованы и озабочены,

Толпятся купцы и рабочие.

И каждый без памяти рад

Увидеть как в небе над городом,

В пространстве, наполненном холодом,

Под звуки нестройного хора дам

Нелепый парит аппарат.

Он так неуклюж и беспомощен!

Как парусник, ветром влеком еще,

Опору в пространстве винтом ища,

Несется он над головой.

Такая забава не кстати ли?

За отпрысков радуйтесь, матери,

Поскольку весьма занимателен

Сей праздничный трюк цирковой.

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Не стелют свой след истребители

У века на самой заре.

Свод неба пустынен и свеж еще –

Достигнут лишь первый рубеж еще.

Не завтра ли бомбоубежище

Отроют у вас во дворе?

Диаметр – «И так ли уж вам обязательно» (опорное «а»).

Золотое сечение – «Он так неуклюж и беспомощен» (опорное «о»).

Серебряное сечение – «Несется он над головой».

Давид Самойлов

ДУЭТ ДЛЯ СКРИПКИ И АЛЬТА

М. П.

Моцарт в легком опьяненье

Шел домой.

Было дивное волненье,

День шальной.

И глядел веселым оком

На людей

Композитор Моцарт Вольфганг

Амадей.

Вкруг него был листьев липы

Легкий звон.

«Тара-тара, тили-тики, –

Думал он. –

Да! Компания, напитки,

Суета.

Но зато дуэт для скрипки

И альта».

Пусть берут его искусство

Задарма.

Сколько требуется чувства

И ума!

Композитор Моцарт Вольфганг,

Он горазд, –

Сколько требуется, столько

И отдаст…

Ох, и будет Амадею

Дома влет.

И на целую неделю –

Черный лед.

Ни словечка, ни улыбки.

Немота.

Но зато дуэт для скрипки

И альта.

Да! Расплачиваться надо

На миру

За веселье и отраду

На пиру,

За вино и за ошибки –

Дочиста!

Но зато дуэт для скрипки

И альта!

1981

Диаметр – «напитки».

Золотое сечение – «Ох, и будет Амадею // Дома влет…»

(первый стих седьмого четверостишия).

Именно здесь первый интонационный поворот этих стихов.

Серебряное сечение – «черный лед».

СОРОК ОДИН СТИХ

Диаметр текста – четырнадцатый стих; 0,05;

Золотое сечение – двадцать шестой стих; 0,34

Серебряное сечение – двадцать восьмойй стих; 0,95

Анатолий Кобенков

* * *

Евгению Винокурову

Я в лес хотел. Сержант Карпеко

не отпускал меня, и я

шел медленно в библиотеку

решать загадки бытия.

Там тускло лампочка горела,

и офицерская жена

в окошке выдачи старела

и потому была грустна.

Мы с ней сдружились постепенно

и, глядя в полутемноту,

я спрашивал: – Читали Стерна?

– Нет, – отвечала, – но прочту.

И спрашивала: – Вы читали

Стихи Асадова в журнале?

Я рылся в книгах, я любил

смахнуть с обложек сетку пыли,

и потому меня любили

Онегин, Жан Кристоф и Мцыри,

Рембо и Кант Иммануил.

Когда б не книги, не подшивки

газет истлевших – может быть,

я мог бы совершить ошибку

и их хозяйку полюбить:

библиотекарши рука

была, как бабочка, легка.

Я мог бы по уши влюбиться,

но этому – как я открыл –

мешал сержант, мешали птицы

и лес, в котором я не жил.

И книги на потом оставив,

уже совсем не по уставу,

я подоконник перелез

и вышел самовольно в лес.

Я вышел к медленной реке.

Уже темнело. То и дело

невидимая птаха пела

на непонятном языке,

росою пахло, и звезда

в сырое облако стучалась,

и облако отодвигалось

и уходило в никуда.

Диаметр – «Стихи Асадова».

Золотой сечение – «Я мог бы по уши влюбиться» (опорное «о»)

и поворот сюжета.

Серебряное сечение – «И книги на потом оставив».

предыдущая к титулу антологии