ЗВОН ЛЮБШАНСКОЙ КАЗНЫ

 (ТРИНАДЦАТЫЙ СЮЖЕТ)

Лет десять назад захожу раз в Георгиевский собор, здороваюсь с реставратором Сергеем Лалазаровым и вижу, что в нише западной стены стоит большой (ведерный, литров на восемь) глиняный горшок. Машинально постучал по нему пальцем, а горшок-то влажный... То есть из земли, а не из фондов.

– Что это? – спрашиваю.

– Да пол вскрыли, а он прямо под плитой.

– Где?

– Между столбами, вплотную к юго-западному. Это, видимо, та самая церковная казна, ради которой шведы в XVII в. весь купол раскурочили. А она не сверху была, а снизу.

– И что?

– Одна серебряная чешуйка. Просто прилипла к донцу.

Поскольку казна была пуста, а горшок на месте, значит, взяли свои. В противном случае тара была бы извлечена.

Горшок, кстати, с трещиной. Бережливые ладожане использовали в качестве заповедного ларца не простую посудину, но такую, что ни в печь, ни на стол не поставишь. Это трещина определила судьбу горшка и сделала его бессмертным. Потому что все большие горшки XVII столетия давно перебиты.

Большинство древнерусских кладов в Ладоге найдены еще в XIX веке по обе стороны дороги, ведущей от крепости в Княщину. Это княжеское (если судить по имени) село, находящееся на берегу речки Заклюки в полутора километрах от Земляного городища. В 1999 г. мы с Константином Смольниковым эту дорогу прошли с металлодетектором. Стерильность была стопроцентной.

В Ладоге арабские дирхемы VIII–X вв. до сих пор вымывает Волхов. Антон Дубашинский однажды умудрился обнаружить четвертинку дирхема на волховском берегу даже зимой: запалили костер, снег подтаял – она явилась.

Но на Любше за пять лет нам не попалось ни одного дирхема. Правда, мы обнаружили две дюжины слитков. Думали, – оловянистые сплавы. Но анализ показал, что почти все слитки – серебряные, из низкопробного серебра.

• Дубашинский – Рябинину:

«А дротик из жилого слоя...»

Фото Не-помню-чье

...Записываю в ночь на 26 ноября 2005 г. Только что позвонил все тот же Антон и хитренько так говорит:

– Дай я тебе один текст прочитаю...

Что бывает, когда у Антона такой голос, я знаю. А потому немедленно просыпаюсь. С первых же фраз понимаю, что знаю эту историю: она изложена в «Старом Петербурге» Михаила Ивановича Пыляева (1888 г.). Только я когда-то не обратил внимание на одну странность этого рассказа и, как мимо кассы, прошел мимо одного из самых замечательных ладожских сюжетов.

Пыляев, повествуя о самых знаменитых петербургских находках арабского серебра, пишет: «В 1809 г. на берегу Ладожского озера рыбак открыл в земле целую бочку серебряных куфических монет весом в несколько пудов». И приводит цитату «из газет» (по публикации,  видимо, середины XIX в.):

«Крестьянин г-жи Бестужевой в 12-ти верстах от устьев (так! – А. Ч.) Волхова увидел однажды, что дерево, к которому он привязывал свой челнок, вырвано бурею; желая прикрепить челн к корням дерева, он заметил, что земля под ним подмыта и унесена волнами; вглядываясь, он поражен был изумлением, увидев вдруг множество серебряных монет; при осмотре он увидел, что здесь была закопана бочка денег и дерево посажено над нею как знак для отыскания. Дважды должен был крестьянин возвращаться на своей ладье для перевозки клада в деревню. Скоро о находке проведала земская полиция и помещица. Крестьянин должен был часть возвратить и отдал семь пудов серебра, оставив, вероятно, при себе бόльшее количество, потому что через несколько лет выкупился сам и, выкупив семью, переехал в Тихвин, купил там дом и завел торговлю. Клад этот, к сожалению, перешел в плавильные горшки».

• Дирхем

Итак, самая грандиозная из всех известных находок такого рода была сделана летом того самого года, когда действительный статский советник Константин Бороздин по приказу Александра I делал зарисовки Старой Ладоги и докладывал императору, что Ладога – «первая столица Рюрика». И серебра было столько, что вывозить пришлось в три захода («дважды возвращался»).

Указание на то, что крестьянин перебрался в Тихвин заслуживает доверия: этот город со средневековья славился серебряниками – серебряных дел мастерами. Им-то, конечно, хитрый смерд и сбыл любшанские сокровища. И у них же (что весьма разумно) прикупил дом.

Моя ошибка была вот в чем: я поверил Пыляеву, что клад найден на берегу Ладожского озера в двенадцати верстах «от устьев Волхова» (неясно только на запад или на восток по ладожскому берегу). Конечно, именно на таком расстоянии от озера находятся Любша (если идти по реке) и город Ладога (если по прямой), но я счел это простым совпадением. А поскольку сомневаться в корректности натурной привязки знаменитого краеведа причин не было, убедил себя, что это одна из кладоискательских баек, вроде легенды о золотом гробе Рюрика, который у нас ищут столь же упорно, как в средней полосе России золотую карету Наполеона.

А Антон сразу увидел детскую ошибку – и Пыляева, и мою: в начале XIX столетия Бестужевы владели именно Любшей (Потом она перешла к Шаховским.). Значит, в газете было сообщено о кладе куфических монет, найденном на Ладоге в двенадцати верстах от устья Волхова, и краевед решил, что имеется в виду берег озера. И превратил любшанского крестьянина в ладожского рыбака.

Семь пудов – цифра, конечно, мифологическая. Поделим молву на четыре: все равно это неправдоподобно много для индивидуального клада. Впрочем, три пуда мужик увез бы в лодке за раз. Да и «бочка» тут не сама бочка, а мера объема. И дерево, посаженное для запоминания места, – это, конечно, фантазия (в противном случае речь должна идти о тысячелетнем дубе).

Однако попытаемся локализовать место. Где именно был обнаружен клад? У самой воды, там, где крестьянин оставлял челнок. Но правый берег Волхова неудобен для того, что бы надолго «парковаться»: излука реки, ветер, сильное течение. Другое дело – устье Любши, откуда тропка ведет мимо городища прямо к барскому имению. Крестьянин приплывал на лодке к своей барыне, конечно, из Велеши: эта деревня на левом берегу, а господское имение на правом.

Клад кладу рознь. Есть такие, которые жертвовали богам (так мы кидаем в море или фонтан монетку, «чтобы вернуться»). А есть те, что спрятаны до лучших времен. И не были востребованы потому, что времена эти наступали уже после смерти хозяев.

Любшанский клад следует отнести ко второй категории, и, следовательно, те, кто его закапывал, ненадолго пережили ночь тех серебряных похорон. Это была и казна, и сырье для найденных нами слитков: оборотистые любшанцы переплавляли дирхемы, добавляя в них для веса олово. И уже из сплава делали украшения, формы которых мы тоже здесь нашли.

• Любшанская литейно-ювелирная мастерская; находки 1997 г.:

слитки, фрагмент литейной формы,

фрагмент тигля, височное кольцо.

Фото Андрея Усова

• Литейная форма

из любшанской мастерской.

Находка 1999 г.

Фото Андрея Усова

Лишь одно из известных нам событий претендует на то, чтобы стать ключом к этому сюжету: вероятно, клад был зарыт, когда к крепости в конце 830-х (если судить по ладожскому пожарищу, а не по датам Нестора) подошли находники. Те, что то ли на пару лет, то ли на два десятилетия оккупировали Приладожье. И если казна была спрятана не в крепости, а на берегу, значит, защитники предполагали, что не выдержат штурма.

Видимо, вражеский флот был замечен еще на подходе к устью Волхова. Любшанцы успели прикопать казну и приняли бой.

И все погибли.

А потом, когда викингов гнали за море, крепость отбили, взяв ее не с напольной стороны, а прямо с реки. (О чем и говорят оставшиеся у волховской стены разнокалиберные, нескандинавского вида и качества стрелы.) Но это сделали уже другие люди. Забирать клад и отстраивать Любшу было некому.

Таково самое вероятное, на мой взгляд, объяснение.

Впрочем:

Действительность – не бред собачий.

Она сложнее и богаче.

Стихи поэта (а по молодости и археолога) Валентина Берестова, однокурсника и тезки двух других археологических Валентинов – Седова и Янина. Это благодаря ему в 1997 г. Рябинин получил открытый лист на Любшу[1].

Но об этом – при случае.

• Устье Любши.

Фото Андрея Усова