на титульную страницу сайта

к титулу книги

к следующей части

Редакция и добавления 7 апреля 2009

Андрей Чернов

КАК СПЕРЛИ ВОРОВАННЫЙ ВОЗДУХ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Содержание части:

УТАЕННЫЕ ВЕРХОВЬЯ «ТИХОГО ДОНА».

ТЕКСТОВЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ С ПРОЗОЙ КРЮКОВА

ПОВЕСТЬ ФЕДОРА КРЮКОВА «ЗЫБЬ»:

Запах отпотевшей земли

Влажный взгляд

Сизый дым

Дым и вербы

Закутывал бирюзовой вуалью

Растрепанные косицы румяных облаков

Нежно голубело небо: всходило солнце

Свинцовая тяжесть усталости и голода

Перебирать ногами

Бондарский конь

Исчерченный сугроб и ощетинившаяся трава

Затишок на пахоте. Солнце греет. Пестрый ковер

Воробьи в куче хвороста

Короткое хлопанье и свист кнута

Звонко шлепнуть; плач и смех басом

Понукающий голос

Диковины облаков и задумавшаяся курица

Колючие мурашки

Медовый запах цветущей на огородах тыквы

Прошлогоднее жнивье, вихры растений, оспа земли

Отмахиваясь головой

Сизые вербы

ПАРАЛЛЕЛИ В РАССКАЗЕ «ГУЛЕБЩИКИ»:

Спуск в балку

Солнце и зелень

Еще о цветовых переливах

Синий курган и голубой горизонт

Стрепет с дребезжащим свистом

Трепеща крыльями

Цепкая повитель с розовыми цветами

Богородицина травка

Не в коня сено

Благоухание

Жаворонки звенят

Живительный воздух

Острый и тонкий запах

О просторе

Веселый день

Дух захватывает

О томительной и сладостной боли

Как в первый раз

Степь покоряющая

Любушка-степь

Желание петь и плакать

Вольному – песня

Темно-зеленый, желто-зеленый,

Белеющий, темнолиловый, бледно-розовый

ЦИТАТЫ И РЕМИНИСЦЕНЦИИ

ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ КРЮКОВА «РОДИМЫЙ КРАЙ»:

Седой Дон

В годину смутную…

«Родимый край»

Радостный трепет сердца

Запах с огорода

Песня и чибис в куге

Казачьи песни: серебристый подголосок звенит, как струна

Кизечный дым и пятна куреней

ТЕКСТОВЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ ВТОРОГО АБЗАЦА

ОЧЕРКА КРЮКОВА «В УГЛУ»:

Мы какие народы?

Безграмотные… ни о чем таком нисколько не понимаем…

Навоз в человечьей шкуре…

Живем – быкам хвосты крутим…

Как жуки в земле копаемся…

Наша жизнь – в одном: казак работает на быка…

Бык на казака, и оба они – два дурака…

Кирпичные лица

БРАКОВАННЫЙ КОНЬ И ЛОПУХИ ПО-КРЮКОВСКИ.

ПАРАЛЛЕЛИ К «ТИХОМУ ДОНУ»

В ДЕПУТАТСКОЙ РЕЧИ ФЕДОРА КРЮКОВА

ПАРАЛЛЕЛИ С ПЕРВЫХ ДВУХ СТРАНИЦ

РАССКАЗА КРЮКОВА «НА РЕЧКЕ ЛАЗОРЕВОЙ»

ПАРАЛЛЕЛИ В РАССКАЗЕ КРЮКОВА «ЖАЖДА»

НЕКОТОРЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ

С ПЕРВЫХ ЧЕТЫРЕХ СТРАНИЦ

ПОВЕСТИ КРЮКОВА «СТАНИЧНИКИ»

ПАРАЛЛЕЛИ В «МЕЧТАХ» КРЮКОВА

ОКТАВА. ЕЩЕ ПАРАЛЛЕЛИ

ДУРНОПЬЯН С БЕЛЫМ ЦВЕТКОМ.

ПАРАЛЛЕЛИ В РАССКАЗЕ КРЮКОВА

«ИЗ ДНЕВНИКА УЧИТЕЛЯ ВАСЮХИНА»

ПАРАЛЛЕЛИ С «ОФИЦЕРШЕЙ» КРЮКОВА

ПАРАЛЛЕЛИ ИЗ РАССКАЗА КРЮКОВА «БЕЗ ОГНЯ»

И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ»

ПАРАЛЛЕЛИ К ПОВЕСТИ «НОВЫЕ ДНИ»

УТАЕННЫЕ ВЕРХОВЬЯ «ТИХОГО ДОНА».

ТЕКСТОВЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ С ПРОЗОЙ КРЮКОВА

Шолохов стал одним из символов русскости в культуре,

и быть с Шолоховым – это быть русским писателем,

быть против Шолохова – просто быть против всего русского. <…>

Хочешь быть русским – признай Шолохова!

Вл. Бондаренко, патриот и критик

http://v-g-bond.livejournal.com/3532.html

Любой человек, обладающий литературным словом,

прочитав произведения Фёдора Крюкова,

которому приписывали авторство «Тихого Дона»,

увидит, что он к роману Шолохова

не имеет никакого отношения.

Феликс Кузнецов.

«Аргументы и Факты». 05 (598) от 30.01.2008

Нашли неизвестную картину Рембрандта. Собрали специалистов. Половина говорит: «Да, автор – Рембрандт», другая половина – «Нет, подделка». Созвали всесоюзный консилиум. Тот же результат. Созвали всемирный консилиум. И опять то же самое. Тут кто-то вспомнил, что в Одессе до сих пор жив старик, который в 20-е годы держал антикварный магазинчик, и известно, что он никогда не ошибался. Старика разыскали, привезли в Москву. Подъезжает он на инвалидной коляске к картине. Искусствоведы перед ним расступаются. Посмотрел старик, скривился, «Тфу!» – говорит. Развернулся и поехал обратно.

– Изя, а что же значит это ваше тьфу?

– Тьфу на вас, если вы не понимаете, что это Рембрандт!

Анекдот 1970-х

Если спросить, в каком произведении русской литературы фигурирует участвующий в московской карательной экспедиции против донского казачества, но прощенный восставшими станичниками казак Григорий М., (у которого «бронзовое лицо с острым, ястребиным носом»[1]) и сбежавшая от нелюбимого красавица-казачка Аксинья, то вряд ли мы получим правильный ответ. Меж тем речь не о «Тихом Доне», а о «Шульгинской расправе» молодого писателя Федора Крюкова, рассказе опубликованном в октябрьской книжке «Исторического вестник» за 1894 год (с. 653–677).

Только фамилия казака не Мелехов, а Машлыкин, а Аксинья – любовница полковника князя Юрия Владимировича Долгорукого, которого убивает атаман Кондратий Булавин.

А вот двойная параллель – и стилистическая, и ситуационная:

СТУДЕНТ ЕРМАКОВ СОБЛАЗНЯЕТ КАЗАЧКУ НАТАЛЬЮ Он говорил с жаром, отчаянно жестикулируя и размахивая руками. <…> Устремивши глаза в высоту, в глубокий сумрак неба, где горели неяркие, но ласково мигавшие звезды, он пел соловьем и остановился только тогда, когда услышал вдруг около себя тихое, неясное всхлипывание. <…> Она не отвечала и продолжала всхлипывать. <…> Наконец, он близко нагнулся к Наталье и обнял ее... Она не уклонилась и не отталкивала его, но все еще продолжала плакать... Крюков. «Казачка». 1896

ЕВГЕНИЙ ЛИСТНИЦКИЙ СОБЛАЗНЯЕТ АКСИНЬЮ Евгений, сжав руку Аксиньи, гладил ее с ласковой властностью, говорил, играя низкими нотками голоса. Он перешел на шепот и, слыша, как Аксинья вся сотрясается в заглушенном плаче и плач переходит в рыдание, стал целовать ее мокрые от слез щеки, глаза... ТД: 3, XXII, 386–387

Прямых самоцитат нет, но обе структуры строго параллельны и по подробностям, и по интонации.

Описание казачьего пенья:

«В это время с улицы донеслись стройные и плавные звуки песни. Один голос – густой немного надтреснутый какой бывает у людей большую часть времени проводящих на открытом воздухе или у пьющих – вел ровную низкую ноту; другой – резкий и высокий, но гибкий грудной подголосок – заливался красивыми и причудливыми переливами, то удаляясь и замирая, то подымаясь и звеня на высочайшей ноте» (Крюков. «Шульгинская расправа»). «Сдержанно и серьезно гудели басы, переплетаясь с яркими, нежно-грустными струйками теноров, то уходящими ввысь, то широко и красиво покрывающими весь хор. Звуки наполняли всю эту большую комнату, бились, и звенели, и пели в ней, и, отраженные стенами, долго не умирали, проникая собой весь этот разгоряченный лампами, испорченный испарениями воздух. И казалось иногда, что они не двигались и застывали где-то в далекой высоте. Ною Николаевичу, когда он прислушивался к ним в полудреме усталости, представлялся знойный полдень с горячим сиянием солнца и с застывшим в воздухе звоном, жужжанием и пением невидимых певцов в высокой траве, в цветах, в зеленых ветвях...» (Крюков. «Картинки из школьной жизни»). «И когда, словно тихо качающаяся детская колыбель, подымались далекие, плавные волны песни, не сразу можно было угадать, что поют, но казались знакомыми голоса, и хотелось, не отрываясь, слушать тонкий подголосок, легкий женский голос, так красиво жаловавшийся, так задушевно говоривший о безвестной, трогательно-нежной грусти. Порою отделялись гордо-спокойные, густые звуки мужских голосов, ровно плескались над смутным гулом улицы и снова падали в подымающиеся волны хора» (Крюков. «Зыбь»). – «Ой, чер-ный во-рон... чер-ный во-о-рон...» – говорила песня, наполняя всю горницу тягучими звуками и покрывая громкий, одновременный говор подвыпивших казаков. – «Ой, что-о ж ты вье-ешься на-э-до мно-о-й...» – спрашивали угрюмо басы. – «Э-о-э-а-о... э-э-я-я-й-а-о...» – грустно звенел подголосок, точно плакал о горечи одинокой смерти на чужой стороне» (Крюков. «Станичники»). «И традиционная песня разлуки заплакала, полилась, потекла по улице, поднялась над соломенными крышами хат и, колыхаясь, звеня плачущими, нежными переливами подголоска, полетела умирать в голые рощи верб и тополей за станицу» (Крюков. «Станичники»).

«Оркестр мощно и плавно начал «Боже, царя храни» (ТД: 6, XI, 106). «Томилин по-бабьи прикладывает к щеке ладонь, подхватывает тонким, стенящим подголоском» (ТД: 1, V, 37). «Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землей» (ТД: 3, VII, 286). «Листницкий чаще всего слышал одну песню, тоскливую, несказанно грустную. Пели ее всегда в три-четыре голоса. Над густыми басами, взлетывая, трепетал редкой чистоты и силы тенор подголоска <…> Какая-то тугая струна натягивалась в учащающем удары сердце, низкий тембр подголоска дергал эту струну, заставлял ее больно дрожать. Листницкий стоял где-нибудь неподалеку от сарая, вглядывался в осеннюю хмарь вечера и ощущал, что глаза его увлажняются слезой, остро и сладко режет веки <...> Басы еще не обрывали последних слов, а подголосок уже взметывался над ними, и звуки, трепеща, как крылья белогрудого стрепета в полете» (ТД: 4, II, 22–23). «Певчий войсковой хор стлал по залу шелковые полотнища казачьих песен, богато расшитых тенорами подголосков» (ТД: 6, XI, 104). «И тотчас же задорный тенорок подголоска взмыл, как птица, над гудящим басом и весело, с перебором начал <...> В песню подвалило еще несколько басов, темп ее ускорился, оживился, и тенор подголоска, щеголяя высокими концами, уже звучал напористо и подмывающе-весело» (ТД: 6, XLVII, 306). «И многие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всех всплеснулся изумительной силы и красоты тенор подголоска. Покрывая стихающие басы, еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, а запевала уже выводил <...> Уж и песенников не стало слышно, а подголосок звенел, падал и снова взлетал» (ТД: 7, XXVIII, 278–279). (В восьмой части ТД слова «подголосок» нет.)

Прибавим в ту же копилку:

«…Звучат родные песни: / серебристый подголосок / звенит вдали, как нежная струна... /Звенит, и плачет и зовет...» (Крюков. «Родимый край»).

«– Ну, заводи. Да ты ить не мастак. Эх, Гришка ваш дишканит! Потянет, чисто нитка серебряная, не голос» (ТД: 1, V, 36). «Убивается серебряный тенорок, и басы стелют бархатную густую печаль» (ТД: 3, VII, 285). «Оттуда, с черно-голубой вышней пустоши, серебряными колокольцами кликали за собой припозднившиеся в полете журавли» (ТД: 2, V, 146).

Какую же песню поют шульгинские казаки перед восстанием?

Ой, да чем наша славная земелюшка распахана…

Не сохами-то славная земелюшка наша распахана не плугами

Распахана наша земелюшка лошадиными копытами

А засеяна славная земелюшка казацкими головами.

Чем-то наш батюшка славный тихий Дон украшен?

Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.

Чем-то наш батюшка тихий Дон цветен?

Цветен наш батюшка славный тихий Дон цветен?

Чем-то в славном тихом Дону волна наполнена?

Наполнена волна в тихом Дону отцовскими-материными слезами

«…батюшка славный тихiй Донъ». Ф. Крюков. Булавинский бунт.

А вот какой цитатой заканчивается очерк Крюкова «Булавинский бунт»:

Чем-то наша славная земелюшка распахана?
Не сохами то славная земелюшка наша распахана, не плугами,
Распахана наша земелюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная земелюшка казацкими головами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон украшен?
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон цветен?
Цветен наш батюшка славный тихий Дон сиротами.
Чем-то во славном тихом Дону волна наполнена?
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими-материными слезами.

Но это (замечено не мной) – эпиграф к первой части «Тихого Дона»:

Не сохами-то славная землюшка наша распахана...
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,

Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.

О рыбалке:

«– Ловится рыбка-то? – спросил Ефрем. – Да разно... Глядя по погоде, – отвечал есаул: – под ущерб месяца так вовсе плохо идет» (Крюков. «Шульгинская расправа»).

«– Не будет дела… Месяц на ущербе» (ТД: 1/6).

Описание убийства:

Кондратий Булавин убивает князя Долгорукого:	Григорий Мелехов убивает австрийца:
«– Ах, ты... – хрипя и падая, произносит последнее ругательство князь и бьется на полу, судорожно царапая руками» (Крюков. «Шульгинская расправа»).	«Удар настолько был силен, что пика, пронизав вскочившего на ноги австрийца, до половины древка вошла в него. Григорий не успел, нанеся удар, выдернуть ее и, под тяжестью оседавшего тела, ронял, чувствуя на ней трепет и судороги, видя, как австриец, весь переломившись назад (виднелся лишь острый небритый клин подбородка), перебирает, царапает скрюченными пальцами древко» (ТД: 3, V, 274).

«– Эх, жирный черт этот немец разъелся!» (Крюков. «Шульгинская расправа»).

«– Разъелся на казенных харчах, нажрал калкан, ишь! Вставай, ляда, иди немцев карауль!» (ТД: 3, VIII, 292).

«Казаки зарыли убитых и начали гулять» (Крюков. «Шульгинская расправа»).

«По приказу Григория, сто сорок семь порубленных красноармейцев жители Каргинской и Архиповки крючьями и баграми стащили в одну яму, мелко зарыли возле Забурунного» (ТД: 6, XLI, 269).

И тут же:

«– Гулять хочу! — рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкой крепость оконных рам» (ТД: 6, XLI, 272).

Восхищение первобытностью казачьего мира и одновременно отвращение перед его дикостью объединяет ранние произведения Крюкова и «Тихий Дон»:

«Темный старичок, первобытный…» (Крюков. «Шквал»). «Но помимо живоглотов и грабителей из „России“ же шел и продолжает идти неиссякающий поток трудового, чернорабочего люда, ищущего просто заработка, куска хлеба. Люд этот эксплуатируется своими единоплеменниками еще в большей степени, чем – скажем первобытные „сыны Тихого Дона“. <...> Однако враждебное чувство, уже исторически, может быть, укрепившееся в подсознательной области когда-то вольных, а потом стиснутых Москвой казаков, подогреваемое эксплуатацией мелких и крупных дельцов из русских, переносится и на этот оголенный люд, и именно в силу его беззащитности на нем-то и срывается чаще всего темное озлобление, каким-нибудь случаем переплеснувшее через край» (Крюков. «Колдовской процесс»). «Василий Иваныч тоже крестился на эти знамена, на развевающиеся тряпочки малинового цвета, на Распятие и Богоматерь. Нет простой, первобытной веры. Но нет и другого, что заменило бы ее» (Крюков. «Жажда»). «Несколько керосиновых ламп – давнего, первобытного устройства – льют скудный свет на парты» (Крюков. «Картинки школьной жизни»). «…сам не замечая, что забавляет их своей первобытностью» (Крюков. «Мечты»). «Городские мотивы на берегах первобытной, раскольничьей, милой нашей Медведицы, привыкшей к песням протяжным и грустным, казались чужеземными гостями, нарядными, изящными и диковинно-странными» (Крюков. «На речке лазоревой»). «Видимо, это пленяло и волновало первобытное воображение моих рыбалок…» (Крюков. «На речке лазоревой»). «По-видимому, первобытным казачьим головам не чужда была мысль, что через посредство выборов в Учредительное Собрание готовится избрание и “хозяина”» (Крюков. «В углу»).

«– Завидую тем, кто в свое время воевал первобытным способом, – продолжал Калмыков, теперь уже обращаясь к Листницкому. – В честном бою врубиться в противника и шашкой разделить человека надвое – вот это я понимаю, а то черт знает что!» (ТД: 3, XV, 347). «Степь его покоряла, властно принуждала жить первобытной, растительной жизнью» (ТД: 6, III, 35). «На его глазах покрывались матки; и этот извечный акт, совершаемый в первобытных условиях, был так естественно-целомудрен и прост, что невольно рождал в уме Кошевого противопоставления не в пользу людей» (ТД: 6, VI, 65). «Отходят и оголяются супесные пригорки, первобытно пахнет глинистой почвой, истлевшей травой» (ТД: 6, X, 102). «…захватив пленных, жестоко, с первобытной дикостью глумились над ними, жалея патроны, приканчивая шашками» (ТД: 6, XLIII, 277).

ПОВЕСТЬ ФЕДОРА КРЮКОВА «ЗЫБЬ»

Федор Крюков

1909. После «Крестов»

Писатель Федор Крюков плохо издан и поверхностно прочитан.

Интонационно к «Тихому Дону» близка его повесть «Зыбь». Опубликованная в 1909-м, благополучном году, она лишь зарница грядущих гроз и бед, и потому по мощи с бурей «Тихого Дона» не сравнится: не было еще ни трагедии Германской войны, ни революции, ни большевистского переворота. Не было той концентрации трагического, которая и дала великого писателя, задумавшего писать бытовой роман о казачестве в 1912-м и еще не знавшего, что через два года начнется российская катастрофа. Пушкинский принцип «свободного романа» (если угодно – романа-дневника) сработал и на этот раз. Трагедия преобразила бытописательную ткань так, как она способна преобразить только душу художника.

Чем больше мы будем читать ранние произведения этого «Гомера казачества» (сказано еще в 1910-х), тем меньше темных мест останется в «Тихом Доне» и тем лучше мы узнаем, из каких именно цветочков вызрела эта ягодка.

М. Т. Мезенцев, выявивший десятки параллелей в прозе Крюкова и в «Тихом Доне»[2], заметил, что Федор Крюков – художник, не боявшийся самоповторов. (Уточним: то, что на первый взгляд представляется самозаимствованием, можно назвать каноном. Этот метод литературной работы очень похож на метод работы нерядового иконописца. Суть его в развитии и переосмыслении уже раз написанного, в попытке каждый раз написать лучше, чем в прошлый раз.)

При этом Крюков не боится вербальных повторов даже в одном абзаце. Это не недосмотр, а черта стиля: таким образом ткется затейливый узор его поэтической ткани. Именно узор, словесный обряд, строго расчисленный и регламентированный традицией, как фольклорный хоровод:

«Грело солнышко. Тонкие тени от голых веток робким сереньким узором ложились на зелено-пестрый ковер непаханой балки. Тонким, чуть уловимым, нежно жужжащим звоном звенели какие-то крошечные мушки с прозрачными крылышками, весело кружились в свете, нарядные, резво-радостные, легкие, праздничный хоровод свой вели... И тихо гудели ноги от усталости. Тихо кралась, ласково обнимала голову дремота. Так хорошо грело спину солнышко…» («Зыбь»).

Это же целиком относится и к тексту «Тихого Дона». Но вот что удивительно: цепочки тех или иных самоповторов «Тихого Дона» неизменно начинаются с аналогичных оборотов и метафор, которые мы находим в ранних произведениях Крюкова. При этом зачастую это именно развитие авторских метафор Крюкова, а иногда – просто сходные речевые обороты, на которые, казалось бы, не стоило и обращать внимания…. Если бы не одно «но» – возможная только при заимствовании (или самозаимствовании) концентрация данных повторов вокруг одной темы или одного текстового фрагмента.

В. И. Самарин пишет, что когда-то его поразило родство интонации первого абзаца повести Крюкова «Зыбь» с пейзажными описаниями «Тихого Дона». С осознания этой стилистической идентичности именно начались и мои эти текстологические штудии:

«Пахло отпотевшей землей и влажным кизечным дымом. Сизыми струйками выползал он из труб и долго стоял в раздумье над соломенными крышами, потом нехотя спускался вниз, тихо стлался по улице и закутывал бирюзовой вуалью вербы в конце станицы. Вверху, между растрепанными косицами румяных облаков, нежно голубело небо: всходило солнце» (Крюков. «Зыбь». 1909).

И еще:

«Но чаще вспоминались веселые восходы из-за верб, закутанных в голубую вуаль кизячного дымка, безмолвные, золотисто-багряные закаты с алыми стенами станичной церковки и задумавшимися галками на крестах» (Крюков. «Шквал»).

Интонационно сразу вспоминаются несколько мест ТД (см. на первой странице нашей дискуссии). Процитируем лишь одно:

«Редкие в пепельном рассветном небе зыбились звезды. Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дыбах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой. Левобережное Обдонье, пески, ендовы [ендова – котловина, опушенная лесом], камышистая непролазь, лес в росе – полыхали исступленным холодным заревом. За чертой, не всходя, томилось солнце» (ТД: 1, II, 13).

Параллели к первому абзацу «Зыби»:

ЗАПАХ ОТПОТЕВШЕЙ ЗЕМЛИ

«Пахло отпотевшей землей и влажным кизечным дымом». Крюков. «Зыбь»

«Живителен и пахуч был влажный запах оттаявшей земли» (ТД: 6, XXXVIII, 248). Эпитет «отпотевший» см. ТД: 6, XL, 261.

ВЛАЖНЫЙ ВЗГЛЯД

«…веселым, влажно блестевшим взглядом суженных улыбкой глаз». Крюков. «Зыбь»

«Во влажном взгляде бородатого дрожали огненные светлячки» (ТД: 4, I, 17) «…прижал Петра строгим, влажно мерцающим взглядом» (ТД: 4, IX, 97) «…в ее чуть косящем, затуманенном взгляде чрезмерный и влажный блеск» (ТД: 5, XVII, 300-301) «влажно мерцающий взгляд» (ТД: XII, 113)

СИЗЫЙ ДЫМ

«Сизыми струйками выползал он из труб и долго стоял в раздумье над соломенными крышами, потом нехотя спускался вниз…» Крюков. «Зыбь»

«Из трубы дыбом вставал дым и, безрукий, тянулся к недоступно далекому, золотому, отточенному лезвию ущербного месяца» (ТД: 2, VIII, 157). «Жадно вдыхая горький кизечный дым, выползавший из труб куреней» (ТД: 3, XXIV, 396). «Из трубы куреня вился сиреневый дымок» (ТД: 6, XLVI, 303). «Из труб к голубому небу стремился сизый дымок» (ТД: 7, XXVI, 263).

ДЫМ И ВЕРБЫ

«…за белым пологом тумана, висевшего над хутором и вербами левад» (ТД: 5, XXVIII, 372).

ЗАКУТЫВАЛ БИРЮЗОВОЙ ВУАЛЬЮ

«…закутывал бирюзовой вуалью вербы в конце станицы» («Зыбь»).

Слово «вуаль» возникает в цитате из «Незнакомки» Блока (ТД: 6, V, 53):

И странной близостью закованный,

Смотрю на темную вуаль –

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

«Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину» (ТД:1, I, 9).

«…степь окуталась паром, а сквозь голубоватую дымку чуть-чуть наметились неясные очертания сторожевых курганов, синеющие русла балок и зеленые шапки верб над далекими прудами» (ТД: 7, XIII, 127).

Кроме того: «Авдеич, закуривая… загремел из висячего облака дыма, закутавшего его лицо» (ТД: 2, VII, 153); «Три всадника, окутанные розовым батистом пыли, миновав деревню, стлались в намете» (ТД: 4, XV, 146) и т. п

РАСТРЕПАННЫЕ КОСИЦЫ РУМЯНЫХ ОБЛАКОВ

Эпитет «растрепанный» в ТД встречается многократно. Но один раз в таком контексте: «Растрепанные черные с проседью космы волос» (ТД: 6, LX, 397).

НЕЖНО ГОЛУБЕЛО НЕБО: ВСХОДИЛО СОЛНЦЕ

«нежно голубело небо: всходило солнце» Крюков. «Зыбь»

«…прикрывая нежную сиреневую дымку неба…» (ТД: 2, XXI, 226). «Впереди, повитая нежнейшим голубым куревом, величественно безмолвствовала степь. В зените, за прядью опаловых облачков, томилось солнце…» (ТД. Кн. 3). «Всходило солнце. Из труб к голубому небу стремился сизый дымок…» (ТД: 7, XXVI, 263).

СВИНЦОВАЯ ТЯЖЕСТЬ УСТАЛОСТИ И ГОЛОДА

«А потом уж и мыслей нет — одно свинцовое чувство усталости и голода...» (Крюков. «Зыбь»). «Но когда тихая, усталая боль обиды налила сердце свинцовой тяжестью — он вспомнил, что голоден и вот лежит как загнанный зверь в берлоге» (Крюков. «Зыбь»).

«Муть свинцом налила темя» (ТД: 3, V, 275). О глазах Подтелкова: «Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть» (ТД: 5, II, 203). «Григорий дремотно поглядывал в окно (он не спал две ночи подряд), набухали свинцово отяжелевшие веки…» (ТД: 6, XXXVIII, 246).

В «Зыби» «свинцовому чувству» предшествуют «серые облака». Вот и в ТД: «загрунтованные свинцовыми белилами вечера рваные облака» (ТД: 4, XVII, 170); «стремительно неслись на запад свинцово-серые тучи» (ТД: 6, LX, 392). Но: «выползали свинцово-серые облака» (Крюков. «Зыбь»).

ПЕРЕБИРАТЬ НОГАМИ

«…лошадей, отчетливо перебиравших тонкими ногами» (Крюков. «Зыбь»).

«Петро, мелко перебирая ногами…» (ТД: 1, XXIII, 108). «…перебирал задними ногами, как перед прыжком» (ТД: 2, XIII, 181). О людях: «Вязкий топот перебирающих в беге ног…» (ТД: 2, XVI, 197). «на… тонконогом коне» (ТД: 5, XXIV, 349). О коне: «Ноги тонкие…» (ТД: 6, VI, 64).

БОНДАРСКИЙ КОНЬ

«…– Ну, как поживаешь, Уляша? Она улыбнулась коротко. – Как бондарский конь под обручами!.. » Крюков. «Зыбь»

«– Цыц, ты! Небось, разродишься! Расходилась, как бондарский конь…» (ТД: 3, I, 242). «…мы в кольце, мы — как бочка в обручах. И не нынче-завтра обруча нас раздавют» (ТД: 6, XLII, 275).

ИСЧЕРЧЕННЫЙ СУГРОБ И ОЩЕТИНИВШАЯСЯ ТРАВА

«Длинной цигаркой лежал во впадине, между голыми кустами, потускневший, исчерченный пыльными серыми бороздками сугроб, рыхлый, мокрый, а кругом уже ощетинилась молодая травка…» Крюков. «Зыбь» «Кобыла шумно вздохнула и принялась щипать, с трудом захватывая зубами ощетинившийся зеленый вострячок около ручейка» Крюков. «Зыбь»

«За окном вагона рябила метель. Над полуразрушенным частоколом щитов виднелись прилизанные ветром, затвердевшие сугробы. Изломистые крыши их были причудливо исчерчены следами птичьих ног. На север уходили полустанки, телеграфные столбы и вся бескрайная, жуткая в снежном своем однообразии степь» (ТД: 5, X, 240). «По ту сторону чернела пахота, с этой стороны щетинился бурьянок и редкий кустарник» (ТД: 2, VIII, 298). «…Григорий Мелехов вышел из землянки, по ходу сообщения пробрался в лес, торчавший позади окопов седой щетиной на черном черепе невысокого холма, и прилег на просторной духовитой земле…» (ТД: 4, IV, 46). «…ветер, вгрызаясь, подрыл ему вершину, свалил тонкую жердь и вдруг, подхватив золотое беремя соломы, как на навильнике, понес его над базом, завертел над улицей и, щедро посыпав пустую дорогу, кинул ощетиненный ворох на крышу куреня Степана Астахова» (ТД: 4, V, 61). «...По обеим сторонам солнца, как часовые у денежного ящика, мертво стояли радужные, в белой опояси столбы. Холодный северо-восточный ветер горнистом трубил в лесах, мчался по степи, разворачиваясь в лаву, опрокидываясь и круша ощетиненные каре бурьянов» (ТД: 6, XIV, 121).

ЗАТИШОК НА ПАХОТЕ. СОЛНЦЕ ГРЕЕТ. ПЕСТРЫЙ КОВЕР

Во время пахоты: «Никифор обмотал ей уздечку вокруг шеи, сходил за сумкой с провиантом и сел в затишке. Грело солнышко. Тонкие тени от голых веток робким сереньким узором ложились на зелено-пестрый ковер непаханой балки» (Крюков. «Зыбь»).

«Приобыкли, сукины сыны, за чужой спиной затишек пахать!» (ТД: 6, XXXVIII, 243). «Тепло грело солнце» (ТД: 6, XXXVI , 230). «Спины казакам грело солнце» (ТД: 6, XXXVI I, 232). «…солнце грело немилосердно» (ТД: 7, XXXVI, 215). «Под ним пестрым лоскутным одеялом лежала слобода Ольховый Рог» (ТД: 5, XIII, 269).

Мы разобрали лишь пять страниц «Зыби»…

Но вот еще параллели (теперь уже выборочно, практически наугад):

ВОРОБЬИ В КУЧЕ ХВОРОСТА

«…в кучах сухого хвороста сердито-задорно считались между собой воробьи» (Крюков. «Зыбь»).

«…в куче хвороста, наваленного возле плетня, чулюкали воробьи» (ТД: 2, X, 167).

КОРОТКОЕ ХЛОПАНЬЕ И СВИСТ КНУТА

«Звонкое, короткое хлопанье кнута сменялось то отрывистым, то протяжным бойким свистом…» (Крюков. «Зыбь»).

«Звук винтовочного выстрела был неполон, тих, будто хлопнули нахвостником кнута …» (ТД: 6, XLIX, 323). «Григорий слышал тонкий посвист ременного кнута…» (ТД: 7, XXVIII, 278).

ЗВОНКО ШЛЕПНУТЬ; ПЛАЧ И СМЕХ БАСОМ

«…звонко шлепнула Дениску по затылку, и он заплакал басом» (Крюков. «Зыбь»).

«Он звонко шлепал себя по тугой смуглой шее» (ТД: 5, II, 291). «…протодьяконским басом взревел петух» (ТД: 2, II, 124). «басовитый смех» (ТД: 2 XXI, 220). «Офицеры басисто захлопали в ладоши» (ТД. Кн. 3). «В задних рядах басисто хохотал Яков Подкова» (ТД: 6, I, 22). «Листья под ветром… согласно басовито шелестели» (ТД: 6, II, 27). «…басисто покашливал в горсть» (ТД: 6, VII, 70). «басовитый рев пароходной сирены» (ТД: 7, XXIX, 294).

ПОНУКАЮЩИЙ ГОЛОС

«…грозными, понукающими голосами» (Крюков. «Зыбь»).

«…чей-то понукающий голос» (ТД: 7, XVI, 160).

ДИКОВИНЫ ОБЛАКОВ И ЗАДУМАВШАЯСЯ КУРИЦА

«Арба закряхтела, встряхнулась, подбросила Дениску назад, и в его глазах на мгновение запрокинулась маленькая лужица, отражавшая облака в диковинной глубине, а ближе – задумашуюся курицу и черную ветку старой груши» (Крюков. «Зыбь»). «…куры с испуганным кудахтаньем метались на плетни и после короткого раздумья ныряли во двор» (Крюков. «Жажда»).

«Затопленные водой бледноствольные тополя качали нагими ветвями, а вербы, опушенные цветом – девичьими сережками, пышно вздымались над водой, как легчайшие диковинные зеленые облака» (ТД: 6, L, 326). «На обезлюдевшем дворе ходила пестрая, с подрезанным хвостом курица и, не зная того, что назавтра помышляет повар приготовить из нее суп пану управляющему, походя копалась в навозе и клохтала в раздумье, где бы положить яйцо» (ТД: 2, II, 255).

КОЛЮЧИЕ МУРАШКИ

«…холод, перебегавший по спине мелкими, колючими мурашками» (Крюков. «Зыбь»).

«Тело в колючих мурашках» (ТД: 1, III, 24).

Мы продемонстрировали результаты сравнительного анализа двух с половиной из шестидесяти страниц текста «Зыби».

Перед нами не просто единый художественный почерк – это один взгляд, одно мирочувствование, одна человеческая душа.

Откроем книгу ближе к концу повести:

МЕДОВЫЙ ЗАПАХ ЦВЕТУЩЕЙ НА ОГОРОДАХ ТЫКВЫ

«Стала просыпаться станица. <…> Задымились волнистые, с неровными зубцами вершины верб ближе к станице. Чуть алели не на восходе, а к закату края длинной, вытянутой, мутно-синей тучки. Густой медовый запах шел от крупных золотых цветов тыквы с соседнего огорода» (Крюков. «Зыбь»).

«Дождь обновил молодую, но старчески серую от пыли листву. Сочно заблистали яровые всходы, подняли круглые головы желтолицые подсолнухи, с огородов пахнуло медвяным запахом цветущей тыквы» (ТД: 6, LXI, 400). См. также в заметке 5.

ПРОШЛОГОДНЕЕ ЖНИВЬЕ, ВИХРЫ РАСТЕНИЙ, ОСПА ЗЕМЛИ

«Мертвым, потускневшим золотом глядит прошлогоднее жнивье, по которому не успел осенью пройти плуг, и вихры старника на пашне торчат, как редкие чалые волосы на изрытом оспой лице» (Крюков. «Зыбь»).

«…по прошлогодним жнивьям» (ТД: 6, XLVI, 295) «…задумчиво глядел, как в саду ветер зализывает густые вихры каштанов и волною гонит просвечивающую на солнце горбатую траву» (ТД: 4, XIII. 128). «Там, где шли бои, хмурое лицо земли оспой взрыли снаряды…» (ТД: 3, X, 303). «Песчаная земля на путях была размыта, извилюжена следами крохотных ручейков, пресно пахла дождем и еще хранила на своей поверхности, там, где втыкались дождевые капли, густой засев чуть подсохших крохотных ямочек, будто оспа изрябила ее» (ТД: 4, XVII, 164). «…луг, изъязвленный оспяной рябью озер» (ТД: 6 II, 22).

ОТМАХИВАЯСЬ ГОЛОВОЙ

«Лошадь шагала ленивым шагом, усиленно отмахиваясь головой от мух» («Зыбь»). «…лошади без устали мотали головами, отгоняя мух...» (Крюков. «На речке лазоревой») «Когда он говорил, то мотал головой, словно отгонял надоедливых мух…» (Крюков. «Мечты»)

Развитие метафоры: «Он зряшно топтался около первого орудия, отмахиваясь головой от цвенькавших пуль…» (ТД: 6, VIII, 82).

СИЗЫЕ ВЕРБЫ

«…сизые вербовые рощицы» («Зыбь»).

«…сизыми островами верб» (ТД: 6, XXXIX, 258).

ПАРАЛЛЕЛИ В РАССКАЗЕ «ГУЛЕБЩИКИ»

Красть рукопись у Крюкова было равносильно не просто самоубийству, а самоубийству публичному.

«Травы от корня зеленели густо и темно, вершинки просвечивали на солнце, отливали медянкой. Лохматился невызревший султанистый ковыль, круговинами шла по нему вихрастая имурка, пырей жадно стремился к солнцу, вытягивая обзерненную головку. Местами слепо и цепко прижимался к земле низкорослый железняк, изредка промереженный шалфеем, и вновь половодьем расстилался взявший засилье ковыль, сменяясь разноцветьем: овсюгом, желтой сурепкой, молочаем, чингиской – травой суровой, однолюбой, вытеснявшей с занятой площади все остальные травы» (ТД. Кн. 3).

Покажем, откуда это взято:

«Вот казаки спустились в балку, и станица совсем закрылась от них. Одна степь широкая и зеленая, как море, раскинулась кругом. Утреннее солнце ярко блестело на молодой зелени. Травы пестрели и переливались различными тонами. Далеко, на самом горизонте, они синели, как седые курганы, задумчиво поднимавшиеся там в тонком голубом тумане. Ближе они становились темно-зелеными, а еще ближе светлели и пестрели самыми разнообразными цветами. Цепкая и тягучая повитель с бледно-розовыми цветочками переплела желто-зеленый, только что начинающий белеть, ковыль; темнолиловая, высокая, с густым запахом богородицкая травка поднимала свою махровую головку из лохматого овсюка; зеленый красавец пырей с пушистой головкой и молодой чернобыль перемешались с желтым дроком, румяной червоницей и крепким, приземистым белоголовом. Звенели жаворонки, свистели перепела, красивый пестрый стрепеток с дребезжащим свистом, чиркая, поднимался от дороги и вился, летая кругом. Кобчик, трепеща крыльями, повисал в воздухе и потом, схватив кузнечика или ящерицу, с веселым пронзительным писком улетал в соседнюю балку. Коршун или белый лунь важно и степенно плавал в высоте и иногда застывал в одной точке.

– Эх, травы ноне Бог послал!.. – сказал Никита, прищуриваясь и поглядывая кругом.

– Д-да!.. сенов казаки наберут!... – ответил Багор.

Филипп молчал, чувствуя себя необыкновенно хорошо. Чистый, живительный степной воздух, благоухающий острым и тонким запахом поля, широкий, неоглядный простор, веселый день, яркая зелень, цветы – все это он чувствовал, видел, слышал, все вливалось ему в грудь какою-то живительной струей и захватывало дух сладкой и вместе томительной болью. Не в первый раз он видел эту степь, и всегда она захватывала и покоряла его себе; всегда он не мог налюбоваться на нее, и хотелось ему и смеяться, и плакать, и петь – петь вольную и захватывающую, чарующую, как степь, песню». (Кюков. «Гулебщики. Очерк из быта стародавнего казачества». Исторический вестник. 1892. Октябрь. С. 63–64).

Это фрагмент из рассказа двадцатилетнего Федора Крюкова (266 слов и 1612 знаков без пробелов), написанного задолго до рождения Михаила Кузнецова (по отчиму – Шолохова). Концентрация параллелей этого текста с текстом «Тихого Дона» (от речевых, банальных, до уникальных авторских) настолько беспрецедентна, что, как мне представляется, ставит точку в восьмидесятилетнем споре об авторстве великого романа.

Уникальные параллели (не менее десяти) ниже помечены мной звездочкой.

СПУСК В БАЛКУ

«Вот казаки спустились в балку…» (Крюков. «Гулебщики»).

«…спускаясь за перевал в балку» ТД: 3, VIII, 82).

СОЛНЦЕ И ЗЕЛЕНЬ

«Утреннее солнце ярко блестело на молодой зелени» (Крюков. «Гулебщики»).

«Ласковым телком притулялось к оттаявшему бугру рыжее потеплевшее солнце, и земля набухала, на меловых мысах, залысинами стекавших с обдонского бугра, малахитом зеленела ранняя трава» (ТД: 3, I, 236). «…травы от корня зеленели густо и темно, вершинки просвечивали на солнце, отливали медянкой» (ТД; 6, II, 34).

ЕЩЕ О ЦВЕТОВЫХ ПЕРЕЛИВАХ

«…травы пестрели и переливались различными тонами…» (Крюков. «Гулебщики»).

«…поглощенная переливами разноцветных красок» (ТД; 4, X, 103). «За холмистой равниной переливами синели отроги гор» (ТД: 4, XXI, 188). «…переливалось на горизонте текучее марево, удушливее пахла земля и вскормленные ею травы» (ТД: 7, XVI, 155).

СИНИЙ КУРГАН И ГОЛУБОЙ ГОРИЗОНТ*

«…далеко, на самом горизонте, они синели, как седые курганы, задумчиво поднимавшиеся там в тонком голубом тумане» (Крюков. «Гулебщики»). «Курганы закурились в лиловой дымке…» (Крюков. «Жажда»).

«Даже курган синеет на грани видимого сказочно и невнятно, как во сне...» (ТД: 6, VI, 64). «По степи, до голубенькой каемки горизонта…» (ТД: 1, XVII, 84). «…далекая маячила на горизонте прядка леса, голубая, задумчивая и недоступная…» (ТД: 2, XXI, 235). «…и в полдни на горизонте уже маячили, как весной, голубые, нежнейшие тени» (ТД: 4, VI, 75). «А кругом – насколько хватал<о> глаз – зеленый необъятный простор, дрожащие струи марева, полуденным зноем скованная древняя степь и на горизонте – недосягаем и сказочен – сизый грудастый курган» (ТД: 6, II, 34). «…долго глядел на далекий горизонт, повитый голубой дымкой» (ТД: 7, XXIV, 233).

СТРЕПЕТ С ДРЕБЕЗЖАЩИМ СВИСТОМ*

«…стрепеток с дребезжащим свистом» (Крюков. «Гулебщики»).

«Неподалеку от Гетманского шляха из-под ног лошадей свечою взвился стрепет. Тонкий дребезжащий посвист его крыльев…» (ТД: 8, XV, 466). «…лишь изредка нарушавшаяся тоскующей перекличкой летевших и ночью куликов да дребезжащим посвистом бесчисленных утиных крыльев...» (ТД: 6, XLVII, 366).

ТРЕПЕЩА КРЫЛЬЯМИ*

«Кобчик, трепеща крыльями, повисал в воздухе… улетал в соседнюю балку» (Крюков. «Гулебщики»).

«...трепеща, как крылья белогрудого стрепета в полете» (ТД: 4, II, 23). «Стрепеток… трепеща крылами, как бы останавливаясь на месте… исчезал, поглощенный травой» (ТД: 6, LI, 338).

ЦЕПКАЯ ПОВИТЕЛЬ С РОЗОВЫМИ ЦВЕТАМИ*

«…цепкая и тягучая повитель с бледно-розовыми цветочками переплела желто-зеленый, только что начинающий белеть, ковыль» (Крюков. «Гулебщики»).

«Любил Сергей Платонович читать и до всего доходить собственным цепким, как повитель, умом» (ТД: 2, I, 119). «Высокое, выше пояса, жито, все перевитое цепкой повителью и травой, до крайности затрудняло бег лошадей. Впереди все так же зыбилась русая холка жита, позади лежало оно поваленное, растоптанное копытами» (ТД: 3, XXII, 380). «…присела на завитую розовой повителью землю» (рукопись, с. 58). «…на розовую чашечку цветка повители пала, клубясь и уплывая, дымчатая тень» (ТД: 1, XVI, 81). «– Значит, кончилась наша любовь? – спросил Григорий и лег на живот, облокотившись и выплевывая розовые, изжеванные под разговор лепестки повительного цветка» (ТД: 1, XVI, 81).

БОГОРОДИЦИНА ТРАВКА

«…темнолиловая, высокая, с густым запахом богородицкая травка…» (Крюков. «Гулебщики»).

«Из сенцев пахнуло на него запахом перекисших хмелин и пряной сухменью богородицыной травки» (ТД: 1, III, 23).

НЕ В КОНЯ СЕНО*

«– Эх, травы ноне Бог послал!.. – сказал Никита, прищуриваясь и поглядывая кругом. – Д-да!.. сенов казаки наберут!... – ответил Багор» (Крюков. «Гулебщики»).

«– а сенов ноне наскребли, три прикладка свершили…» (ТД: 2, XX, 216).

БЛАГОУХАНИЕ

«Чистый, живительный степной воздух, благоухающий острым и тонким запахом поля» (Крюков. «Гулебщики»).

«Смешанный с табаком-самосадом, сладко заблагоухал донник» (ТД: 6, XLVI, 301).

ЖАВОРОНКИ ЗВЕНЯТ

«…звенели жаворонки…» (Крюков. «Гулебщики»).

«…будет звенеть над ним апрельский жаворонок» (ТД. Кн. 3). «даже жаворонки, отзвенев…» (ТД: 6, XIX, 148).

ЖИВИТЕЛЬНЫЙ ВОЗДУХ*

«Чистый, живительный степной воздух, острым и тонким запахом поля» («Гулебщики»).

«…с жадностью вбирал в легкие, живительный весенний воздух» (ТД: 7, XXVII, 227).

ОСТРЫЙ И ТОНКИЙ ЗАПАХ*

«острый и тонкий запах поля» (Крюков. «Гулебщики»). «тонкий запах спелой пшеницы» (Крюков. «Офицерша»).

«…висел тонкий, липнущий к горлу аромат» (ТД: 2, XIV, 186). «Запахи кушаний глушили волнующе-тонкий аромат расставленных по столикам живых цветов» (ТД: 4, XII, 122). «острый запах конского пота» (ТД: 2, V, 273). «острый серный запах гари» (ТД: 3, XX, 374). «тянкий запах парного навоза и сена» (ТД: 4, II, 67). «острый и тоскливый запах прошлогодней листвы» (ТД: 4, XV, 137). «острый запах йода, карболки» (ТД: 6, V, 55).

О ПРОСТОРЕ

«широкий, неоглядный простор» (Крюков. «Гулебщики»).

«зеленый необъятный простор» (ТД: 6, II, 34).

ВЕСЕЛЫЙ ДЕНЬ*

«веселый день» («Гулебщики»).

«…в ростепельный веселый день пришла Наталья к свекру» (ТД: 3, 1, 236).

ДУХ ЗАХВАТЫВАЕТ

«захватывало дух» (Крюков. «Гулебщики»).

«…от ярости даже дух захватило» (ТД: 7, XII, 113).

О ТОМИТЕЛЬНОЙ И СЛАДОСТНОЙ БОЛИ*

«…сладкой и вместе с тем томительной болью» (Крюков. «Гулебщики»).

«…разящую и в то же время сладостную боль испытал Григорий» (ТД: 6, XXI, 166). «…и вдруг уловила томительный и сладостный аромат ландыша» (ТД: 7, I, 16).

КАК В ПЕРВЫЙ РАЗ

«Не в первый раз он видел эту степь…» (Крюков. «Гулебщики»).

«в первый раз за свою простую жизнь видел он…» (ТД: 3, I, 248). «Донские кони, в первый раз увидевшие шоссейную дорогу, ступили на нее, постригивая ушами и храпя, как на речку, затянутую льдом …» (ТД: 3, II, 249). «…и тут первый раз в жизни увидел немцев» (ТД: 6, I, 11).

СТЕПЬ ПОКОРЯЮЩАЯ*

«…степь… захватывала и покоряла его себе» (Крюков. «Гулебщики»).

«…степь его покоряла, властно принуждала жить первобытной, растительной жизнью» (ТД: 6, III, 35).

ЛЮБУШКА-СТЕПЬ

«…степь… всегда он не мог налюбоваться на нее» (Крюков. «Гулебщики»).

«Вот она, землица-любушка, хозяина ждет…» (ТД: 6 XLVI, 294). Глагол «любоваться» в ТД встречается многократно.

ЖЕЛАНИЕ ПЕТЬ И ПЛАКАТЬ

«…и хотелось ему и смеяться, и плакать, и петь» (Крюков. «Гулебщики»).

«…она хотела и не могла плакать» (ТД: 2, XXII, 385). «…ему неожиданно захотелось тихо заплакать» (ТД: 4, VII, 80). «От запаха степного полынка мне хочется плакать...» (ТД: 4, XI, 113).

ВОЛЬНОМУ – ПЕСНЯ

«…петь вольную и захватывающую, чарующую, как степь, песню» (Крюков. «Гулебщики»).

«…степь… вольный разгул ветров» (ТД: 5, XXVI, 363). «Над черной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня. Она бесхитростными, простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках …» (ТД: 7, XXVIII, 279).

ТЕМНО-ЗЕЛЕНЫЙ, ЖЕЛТО-ЗЕЛЕНЫЙ, БЕЛЕЮЩИЙ,

ТЕМНОЛИЛОВЫЙ, БЛЕДНО-РОЗОВЫЙ

«Травы пестрели и переливались… Ближе они становились темнозелеными…» (Крюков. «Гулебщики»). «…желто-зеленый, только что начинающий белеть, ковыль» (Крюков. «Гулебщики»). «…темнолиловая, высокая, с густым запахом богородицкая травка» (Крюков. «Гулебщики»). «…повитель с бледно-розовыми цветочками» (Крюков. «Гулебщики»).

«…над хутором, над темнозеленой равниной Дона» (ТД: 4, V, 61). «С черного неба глядели желто-зеленые невызревшие черешни звезд» (ТД: 4, XIV, 288). «…розовато-лиловые заросли бессмертника, меж чубатым сиреневым чабрецом следы некованых конских копыт...» (ТД: 4, IV, 52). «…всхожая густолиловая опара туч» (ТД: 4, XV, 145). «…сумеречной лиловой синью курилась степь» (ТД: 4, XII, 256) «Лошади в… бледно-розовых попонах» (ТД:1, XXI, 100).

ЦИТАТЫ И РЕМИНИСЦЕНЦИИ «ТИХОГО ДОНА»
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ ФЕДОРА КРЮКОВА «РОДИМЫЙ КРАЙ»
(стихи напечатаны: «Донская Волна», № 12, август 1918 г.)

МУДРОЕ МОЛЧАНЬЕ КУРГАНОВ, КЛЕКОТ ОРЛА,
ЖЕМЧУЖНОЕ МАРЕВО И ЗИПУННЫЕ РЫЦАРИ

…МОЛЧАНЬЕ МУДРОЕ СЕДЫХ КУРГАНОВ /1/
и в небе КЛЕКОТ СИЗОГО ОРЛА, /2/
В ЖЕМЧУЖНОМ МАРЕВЕ виденья /3/
ЗИПУННЫХ РЫЦАРЕЙ былых, /4/
поливших кровью молодецкой,
усеявших КАЗАЦКИМИ КОСТЯМИ /5/
простор зеленый и родной...
не ты ли это, Родимый Край?

/1; 5/ «…курганы, в мудром молчании берегущие зарытую казачью славу...» (ТД: 6, VI, 64).

/2/ «с орлиным клекотом» (ТД: 7, XVI, 158).

/3/ «Косо тянулась жемчужная – в лунном свете – пыль» (ТД: 6, XXXVIII, 252).

/3; 1/ «Справа, за туманной очерченной впадиной лога, жемчужно-улыбчиво белела полоска Жирова пруда. А кругом – насколько хватал глаз – зеленый необъятный простор, дрожащие струи марева, полуденным зноем скованная древняя степь и на горизонте – недосягаем и сказочен – сизый грудастый курган» (ТД: 6, II, 34).

/4/; «казаки, рыцари земли Русской!» (ТД: 4, XVII, 166). Ср. также «о древнем казацком рыцарстве» (Крюков. «Шквал»).

Последнее восходит к формуле Белинского «азиатское рыцарство, известное под именем удалого казачества» (В. Г. Белинский. «Отечественные записки», 1841, т. XVI, Ќ 6, отд. VI. Библиографическая хроника, с. 32–34). О казаческом «рыцарстве» Ф. Крюков скажет в 1906 г. на заседании Государственной Думы: «Правительство, как говорил предшествующий оратор, сделало все для того, чтобы стереть память о тех отдаленных временах своеобразной рыцарской отваги, гордой независимости, но слабый отзвук утраченной свободы прозвучит иногда для казака в его старинной песне, и задрожит казацкое сердце от горькой тоски по дедовской воле. Там, в прошлом, для казака было много бесконечно дорогого, там была полная, свободная жизнь широкой удали, была та совокупность прав личности, которых добивается теперь русский народ. Этим ли не дорожить?» (См. Государственная Дума: Стенографические отчеты. – 1906. Т. II. С. 1311–1316.)

Обратим внимание и на стихотворную параллель: «Донские рыцари! Сыны родного Дона!» (Крюков. «За Тихий Дон вперед!» / Донская волна, 1919).

После Крюкова выражение «зипунные рыцари» использует и Петр Краснов (1922).

/5/ «Земля эта – наша, кровью наших предков полита, костями их удобрена…» (ТД: 5, II, 199–200). Источник – «Слово о полку Игореве»: «Черная земля под копытами костьми была засеяна, а кровью полита...»

СЕДОЙ ДОН

«…за честь казачества / взметнет волну наш Дон седой...» (Крюков. «Родимый край»).

Этот эпитет к Дону встречается в ТД лишь однажды: «О славе и чести седого дона, об исторической миссии казачества, о совместно пролитой офицерами и казаками крови говорил он, задыхаясь, мертвенно бледнея» (ТД: 4, XVII, 168). Примечательно, что выражение «седой Дон» звучит в выступлении есаула Калмыкова на митинге в поддержку «мятежа» генерала Корнилова (последние дни августа 1917 года ).

Цитирую из концовки воззвания Корнилова к казакам (28 августа 1917 г.): «…я, как казак, по долгу совести и чести, вынужден был отказаться от исполнения этого требования, предпочитая смерть на поле брани позору и предательству родины. казаки, рыцари земли русской!..» (ТД: 4, XVII, 166).

Стихи Федора Крюкова «Родимый край» написаны и опубликованы в августе 1918 г. к годовщине выступления Корнилова. Аукается в них и речь самого Крюкова в Государственной Думе: «Мы избираем единственный, доступный для нас путь для того, чтобы исполнить долг нашей совести…» (Крюков. «Речь…»; в концовке). Из той же речи: «Правительство, как говорил предшествующий оратор, сделало все для того, чтобы стереть память о тех отдаленных временах своеобразной рыцарской отваги, гордой независимости, но слабый отзвук утраченной свободы прозвучит иногда для казака в его старинной песне, и задрожит казацкое сердце от горькой тоски по дедовской воле».

Естественно предположить, что над второй книгой «Тихого Дона» Федор Крюков работает тем же летом (или осенью) 1918 г. Об этом говорит дата публикации «Родимого края» и эхо реминисценций из этих стихов в тексте романа.

В ГОДИНУ СМУТНУЮ…

«Во дни безвременья, / в годину смутную развала / и паденья духа…» (Крюков. «Родимый край»).

«Старость привело безвременье. И стала постыла земля. По весне шел к ней, как к немилой жене, по привычке, по обязанности. И наживал без радости и лишался без прежней печали... Забрали красные лошадей – он и виду не показал» (ТД: 6, XIX, 158). «...внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма: “в годину смуты и разврата / Не осудите, братья, брата”». (ТД: 5, XXXI, 397).

Параллели к «паденью духа»:

«...поднять дух деморализованных казаков» (ТД: 6, XIV, 121).

«Слабых духом молва толкнула на отступление» (ТД: 6, XIX, 148).

«…способствовавшие поднятию боевого духа» (ТД: 6, XLVIII, 316).

«…обмылся в Дону, потвердел духом» (ТД: 6, LIV, 354).

«Слабые духом, побросав винтовки...» (ТД: 7, II, 27).

«…чтоб духом все поднялись – чтобы дюжей воевали» (ТД: 7, XII, 121).

«РОДИМЫЙ КРАЙ» (название и рефрен стихотворения Крюкова)

«…к узелкам со щепотью родимой земли» (ТД: 3, VI, 278).

«…с родимых донских своих садов» (ТД: 2, XVII, 357).

«…на родимом Дону» (ТД: 5, II, 198).

«Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы, в мудром молчании берегущие зарытую казачью славу... Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь!» (ТД: 6, VI, 64).

«родимые места» (ТД: 6, XIII, 114).

«Казакует по родимой степи восточный ветер» (ТД: 6, XIX, 147).

«родимое крыльцо» (ТД: 7, VIII, 77).

«…пришлось проведать родимую пепелищу...» (ТД: 7, XII, 106).

«родимый хутор» (ТД: 7, XII, 107).

«Донской край» (ТД: 5, XI, 251).

Прибавим сюда и два других объяснений Крюкова в любви к родной земле:

«Черная земля, изрытая, печальная, и тени облаков по ней... Скудная, милая родная земля! Где те слова, чтобы передать эту подлинную красоту невыразимой кротости и скудости твоей?.. Их надо, их, а не найдешь их нигде, дорогие, нужные и безвестные слова и краски...» (Крюков. «Счастье»).

«Дальше – дымчатые рощицы левад, а за ними – широкие полосы веселой зелени – дубовый лесок, похожий отсюда не на кустарник даже, а так – на мох, на лишаи. Чародей-художник небрежно набросал в сияющей и жаркой шири эти крошечные, как игрушки, людские жилища, мельницы с крыльями, станицы, хутора с сизыми рощицами, излучины Медведицы, играющие серебристыми переливами, жемчужную полоску нагорного берега Дона в лиловой вуали и безбрежный серо-зеленый ковер, раскинутый во все стороны, мягко окутанный тонкой дымкой голубого тумана в незнакомых и любопытных далях. И простенький узор прибавил: бледное золото песчаных полянок, пестрый изумруд извилистых балок и редкие точки задумчиво-молчаливых курганов, кудрявых яблонек и черных полевых хаток. И над этим чарующим тихой лаской простором раскинут лазурный шатер, бездонный и ясный, весь в горячих алмазных лучах.

Вот она – земля-кормилица... Изборождена мелкими, колеблющимися бороздками, усеяна засохшими комьями неразбитого дерна, исхожена, изъезжена, полита потом, повита робкими, трепетными надеждами – лежит тихая, загадочная, безответная мать всего живущего...

Сушит ее солнце, развевает ветер – вон побежал стороной от дороги, с шаловливым проворством закрутил столб пыли с танцующей в нем прошлогодней колючкой... Размывают вешние воды лицо ее – вон какие глубокие морщины с медно-красными боками ползут с горы вниз, в долину, и сколько песку и глины наволокли они туда... Но все та же она, не иссякающая, вечно производящая, неустанная, неизменная, великая мать-кормилица...» (Крюков. «Жажда»).

(В Восьмой части ТД лишь одно употребление эпитета «родимый», да и то в песенной цитате: «На родимую / На сторонушку...»)

РАДОСТНЫЙ ТРЕПЕТ СЕРДЦА

«…теплом и радостью трепещет в сердце / волшебный звук знакомых слов» (Крюков. «Родимый край»).

«…прислушиваясь к тревожному трепету сердца» (ТД: 1, XV, 191). «…у Григория при взгляде на нее радостно вздрогнуло сердце…» (ТД: 6, LXII, 410). «Любовью и радостью дрогнуло Мишкино сердце…» (ТД: 6, LXV, 428).

ЗАПАХ С ОГОРОДА

«Укропом пахнет с огорода...» (Крюков. «Родимый край»).

«…с огородов пахнуло медвяным запахом цветущей тыквы» (ТД: 6, LXI, 400).

ПЕСНЯ И ЧИБИС В КУГЕ

«…плач чибиса в куге зеленой, песнь хороводов на заре…» (Крюков. «Родимый край»).

«…течет над дорогой песня. От высыхающей степной музги, из горелой коричневой куги взлетывает белокрылый чибис» (ТД: 1, V, 37–38). «…как подстреленный чибис по ендовной куге» (ТД: 2, XV, 191).

КАЗАЧЬИ ПЕСНИ: СЕРЕБРИСТЫЙ ПОДГОЛОСОК ЗВЕНИТ, КАК СТРУНА

(См. в заметке № 4.)

КИЗЕЧНЫЙ ДЫМ И ПЯТНА КУРЕНЕЙ

«…и над левадой дым кизечный, / и пятна белых куреней» (Крюков. «Родимый край»).

«Пластался над хутором кизечный дым…» (ТД: 2, VII, 148). «Жадно вдыхая горький кизечный дым, выползавший из труб куреней…» (ТД: 3, XXIV, 396). «…вправо туманными пятнами пластались хуторки…» (ТД: 5, XIII, 269).

Вывод: стихотворение «Родимый край» стало для Федора Крюкова квинтэссенцией не только идей, но и образного ряда его романа «Тихий Дон».

И дело не в тех или иных совпадениях, а в их системе. (А это, в конечном счете, и составляет понятие авторского стиля.)

ТЕКСТОВЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ «ТИХОГО ДОНА»

И ВТОРОГО АБЗАЦА ОЧЕРКА КРЮКОВА «В УГЛУ»

«Когда-то, – и не очень даже давно, – люди, среди которых я сейчас живу, говорили о себе так:

– Мы какие народы? Степные мы народы, безграмотные… навоз в человечьей шкуре… Живем – быкам хвосты крутим, как жуки в земле копаемся, – где нам с другими народами равняться? Китайцы и то вот свою династию сдвинули[3], а мы ни о чем таком нисколько не понимаем. Наша жизнь – в одном: казак работает на быка, бык – на казака, и оба они – два дурака…»

(Крюков. «В углу». Впервые напечатано в газете «Свобода России»: апрель–май 1918).

«– Тут ведь народы всякие есть... За мной сто глаз...» (Крюков. «Зыбь»).

«– Офицерскому сыну, – говорит, – бесчестно хвосты быкам крутить. Пустим по ученой части...» (Крюков. «Офицерша»).

Итак, параллели:

/1/ – Мы КАКИЕ НАРОДЫ? (Крюков)

«Брали гвардейского росту, одначе сутулых... – какие длиннорукие и в плечах тоже – нонешний казак поперек уляжется... Вот, сынок, какие народы были...» (ТД: 1, XXIII, 110). «–…Я-то аль рад тому, что сын с базу ушел? Мне-то аль от этого прибыло? Ить вот какие народы!» (ТД: 3, XVII, 361).

«Народы» в значении «народ; люди одного народа» встречается в ТД только в первой книге и только в речи героев-стариков (баклановец Максим Богатырев и Пантелей Прокофьевич).

/2/ БЕЗГРАМОТНЫЕ… НИ О ЧЕМ ТАКОМ НИСКОЛЬКО НЕ ПОНИМАЕМ (Крюков)

«…не думайте, что мы, необразованные люди, не понимаем обхожденья» (ТД: 4, XVII , 168).

3/ НАВОЗ В ЧЕЛОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ (Крюков)

«– Им-то житье. Это тебе не пролетарии, а так... навоз...» (ТД: 2, XVI, 193).

/4/ ЖИВЕМ – БЫКАМ ХВОСТЫ КРУТИМ (Крюков)

«…простому казаку, с мальства крутившему хвосты быкам» (ТД: 4, V, 64). «Сам быкам хвосты крутил...» (ТД: 4, VIII, 92). «Он такого же образования, как и казак: быкам хвосты учился крутить…» (ТД: 6, XX, 162).

/5-6/ КАК ЖУКИ В ЗЕМЛЕ КОПАЕМСЯ (Крюков) Добавим и такое: «– А нет денег, живешь, как жук в навозе копаешься» (Крюков. «Зыбь»).

«…мы весь век в земле копаемся» (ТД: 6, XXIV, 182). «– Езжай скорее! Чего ты роешься, как жук в навозе?» (ТД: 7, XXVI, 164).

/7/ НАША ЖИЗНЬ – В ОДНОМ: КАЗАК РАБОТАЕТ НА БЫКА, БЫК НА КАЗАКА, И ОБА ОНИ – ДВА ДУРАКА … (Крюков) Добавим сюда: «Сказано: казак работает на быка, бык на казака, и оба они – два дурака...» (Крюков. «Жажда»).

«– Живем ни шатко ни валко. Бык на казака, а казак на быка – так всю жисть и крутимся....» (ТД: 4, XII, 116).

Сравнимая стихотворение Федора Крюкова «Родимый край» с текстом романа, мы на основании доминирующих параллелей высказали предположение о том, что вторая книга писалась летом или осенью 1918 г. Вот и тут семь против трех параллелей относятся к первой и второй книгам, причем на вторую приходится четыре параллели.

Это означает, что наша гипотеза корректна.

КИРПИЧНЫЕ ЛИЦА:

«Во встречных санях мелодично позванивала стеклянная посуда, а у сопровождавших граждан лица были красно-буры, словно толченым кирпичом посыпаны» (Крюков. «В углу»). «Скуластое, малиновое лицо Сидорова было твердо, как кирпич» (Крюков. «Неопалимая купина»). «…кирпично-красное, подпухшее от похмелья лицо атамана»; «по буро-красному лицу с втянутыми сизо-черными щеками» (Крюков. «Шквал»).

«Был он коренаст, одинаково широк и в плечах и в бедрах, оттого казался квадратным; на чугунно-крепком устое сидела плотная, в кирпичном румянце шея»… (Портрет Кошевого в «Тихом Доне»: 2, IX, 161). «Иванков, кирпично-красный, с мокрой от пота спиной, жадно облизал зачерствелые губы, поехал» (ТД: 3, VIII, 298). «Редкая волокнистая бороденка его тряслась, седые с красной подпалиной волосы растрепались. Он сел, задыхаясь, кирпично-бурый, мокрогубый» (Портрет Февралева, старообрядца Милютинской станицы. ТД: 6, XXVIII, 379.)

БРАКОВАННЫЙ КОНЬ И ЛОПУХИ ПО-КРЮКОВСКИ.

ПАРАЛЛЕЛИ К «ТИХОМУ ДОНУ»

В ДЕПУТАТСКОЙ РЕЧИ ФЕДОРА КРЮКОВА

Еще о хорошем отношении к лошадям:

«Я как сейчас вижу перед собой эти знакомые фигуры, вижу и молодого казака в чекмене, в шароварах с лампасами, в неуклюжих сапогах, голенища которых похожи на широкие лопухи, и старика, его отца, униженно упрашивающего «его высокоблагородие» принять представленную на смотр лошадку. А «его высокоблагородие», сытый, полупьяный, подчищенный офицер, не принимает лошади, находя ее или недостаточно подкормленной, или обнаруживая в ней скрытые пороки, известные только ему одному. А нижнему чину-казаку и старому отцу его предстоят новые затраты, истощающие хозяйство, новые заботы о сокрушении об исправности снаряжения».

Из речи Ф. Д. Крюкова в Первой Государственной Думе / Государственная Дума: Стенографические отчеты. – 1906. Т. II. С. 1311–1316.

Эта тема звучит во второй части «Тихого Дона». Сгачалаи в диалоге казака Федота со Штокманом (2, IV, 138):

«– Служба, наверное, обременяет? А?

– Служба-то?.. Привычные мы, только и поживешь, как на действительной.

– Плохо вот то, что справляют всё сами казаки.

– Да как же, туды их мать! – оживился Федот и опасливо глянул на отвернувшуюся в сторону женщину. – С этим начальством беда... Выхожу на службу, продал быков — коня справил, а его взяли и забраковали.

– Забраковали? – притворно удивился слесарь.

– Как есть, вчистую. Порченый, говорят, на ноги. Я так, я сяк: «Войдите, – говорю, – в положение, что у него ноги как у призового жеребца, но ходит он петушиной рысью... проходка у него петушиная». Нет, не признали. Ить это раз-з-зор!..»

А вот в сцене проводов Григория (2, XXI, 231–232):

«Через день начался осмотр лошадей. По площади засновали офицеры; развевая полами шинелей, прошли ветеринарный врач и фельдшер с кономером. Вдоль ограды длинно выстроились разномастные лошади. К поставленному среди площади столику, где писарь записывал результаты осмотра и обмера, оскользаясь, пробежал от весов вешенский станичный атаман Дударев, прошел военный пристав, что-то объясняя молодому сотнику, сердито дрыгая ногами. Григорий, по счету сто восьмой, подвел коня к весам. Обмерили все участки на конском теле, взвесили его, и не успел конь сойти с платформы, ветеринарный врач снова, с привычной властностью, взял его за верхнюю губу, осмотрел рот; сильно надавливая, ощупал грудные мышцы и, как паук, перебирая цепкими пальцами, перекинулся к ногам. Он сжимал коленные суставы, стукал по связкам сухожилий, жал кость над щетками... Долго выслушивал и выщупывал насторожившегося коня и отошел, развевая полами белого халата, сея вокруг терпкий запах карболовой кислоты. Коня забраковали. Не оправдалась надежда деда Сашки, и у дошлого врача хватило «хисту» найти тот потаенный изъян, о котором говорил дед Сашка. Взволнованный Григорий посоветовался с отцом и через полчаса, между очередью, ввел на весы Петрова коня. Врач пропустил его, почти не осматривая».

И дальше, как и в речи Крюкова про то, что эдакий «подчищенный» офицер, злой по случаю своего ночного проигрыша в преферанс, унижает Григория в присутствии Пантелея Прокофьевича.

Федор Крюков любит сравнивать с растениями и людские лица, и изготовленные человеческой рукой предметы:

«...в неуклюжих сапогах, голенища которых похожи на широкие лопухи» (Речь Крюкова в Госдуме).

«…неуклюжие сапоги с широкими, как лопухи, голенищами» (Крюков. «Мечты»).

«…огромный серый лопух рупора (граммофона)» мелькает в рассказе Крюкова «Группа Б» (Русские записки, 1916 г., № 11, 12.). И здесь же:

«У настоятельницы на голове белоснежный накрахмаленный лопух величиной с дамский зонтик. Под этим лопухом сизое, озябшее лицо старушки, с носом вроде созревающего баклажана и толстыми, строгими губами, очень смахивает на великолепный гриб-дождевик изукрашенный ветрами и солнцем. Из-под другого лопуха, поменьше, лукаво глядят карие веселые глазки маленькой, изящной шаритки…»

Сравним: «Хозяин, под белым лопухом войлочной шляпы, повел их к своей деляне» (ТД: 3, VIII, 295).

В депутатской речи Крюкова говорится о казарменном духе, в котором воспитывают молодого казака «особыми песнями, залихватски-хвастливыми или циничными», а в романе текст такой песни звучит: «Девица красная, уху я варила. Уху я, уху я, уху я варила...» (ТД: 3, VII, 289). То есть гражданская позиция, сюжет и его детали (бракованный конь, унижение казака при отце и т. д.), а также конструкция метафорики (там голенища сапог, раструб граммофона и рогатые чепцы монахинь, а тут белая войлочная шляпа сравниваются с лопухом) указывают на одного автора этих текстов – Федора Крюкова.

ПАРАЛЛЕЛИ С ПЕРВЫХ ДВУХ СТРАНИЦ

РАССКАЗА КРЮКОВА «НА РЕЧКЕ ЛАЗОРЕВОЙ»

«– Вот и идет промежду нас разнообразие, – грустно говорил Савелий Андреевич, – перекоряться не перекоряемся, не квелим друг друга, а едим все-таки не из одной чашки...» (Крюков. «На речке лазоревой»).

1. ПРОМЕЖ СЕБЯ

«– Вот и идет промежду нас…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

« –...и мы посоветуем промеж себя, семейно» (ТД: 1, XV, 75). «–…как вы промеж себя надумали и сойдемся ли сватами...» (ТД: 1, XVIII, 89).

2. РАЗНООБРАЗИЕ (В ИРОНИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ)

«– Вот и идет промежду нас разнообразие…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«…и видел такое же богатое разнообразие: растоптанные валенки, сапоги, обмотки поверх снятых с красноармейца ботинок» (ТД: 6, XII, 111).

3. КВЕЛИТЬ

«…не квелим друг друга» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«И черт меня дернул расквелить ее…» (ТД: 7, XIV, 135). «Ты не квели мою душу, а то я и тебя могу стукнуть …» (ТД: 8, XV, 468).

4. ИЗ ОДНОЙ ЧАШКИ

«…а едим все-таки не из одной чашки...» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«– Тебе что, Дашка, аль гребостно с нами из одной чашки хлебать?» (ТД: 7, XIV, 133).

ЕДИНСТВЕННАЯ МУХА

«…и лишь одна-единственная муха жужжала и сердито билась на радужном стекло окошка» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«Где-то под потолком отчаянно звенела отравленная табачным дымом муха» (ТД: 6, XXXVIII, 246).

НА ДВОРЕ ВИСЕЛ ЗНОЙ (1) …ЛЮДСКИЕ ГОЛОСА… (2) ЛОШАДИ МОТАЮТ ГОЛОВАМИ, ОТГОНЯЯ МУХ (3)

«А на дворе висел сорокаградусный зной, шумно толклись людские голоса, и лошади без устали мотали головами, отгоняя мух...» (Крюков. «На речке лазоревой»).

1. «...над дворами с желтым, выжженным сухменем травы висел мертвый зной» (ТД: 1, XVI, 78). 1-2. «Тусклые, затерянные в знойном просторе, наплывали оттуда людские голоса» (ТД: 6, VIII, 80). 3. «Кони мотали головами: жалил слепень…» (ТД: 3, V, 272).

ДЮЖИЙ, ШИРОКОПЛЕЧИЙ

«…стоял, спиной ко мне, дюжий, широкоплечий человек…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«Рослый, широкоплечий парень, он лежал, вольно откинув голову…» (ТД: 4, III, 37). «В задке рессорных дрожек полулежал статный широкоплечий мужчина…» (ТД: 6, VI, 66).

ФУРАЖКА С АЛЫМ ОКОЛЫШЕМ

«…в фуражке… с алым околышем (казачьего образца)… Рубаха у одного плеча была широко разорвана, синие штаны сзади были разрисованы пестрым узором заплат…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«Красные околыши казачьих фуражек…» (ТД: 1, XXI, 100). «…краснели околыши казачьих фуражек» (ТД: 3, XIV, 342). «….Григорий, на глазах у всех разворачивая новую казачью фуражку, с высоко вздернутым верхом и пламенно-красным околышем» (ТД: 5, XIII, 278). «Старик в синей распоясанной рубахе и в казачьей фуражке с розовым от старости околышем приостановился» (ТД: 6, II, 25).

«НЕ ВРЕМЯ» И «ЕЙ-БОГУ»

«– Да не время! пойми ж ты... зайдешь после... вот, ей-Богу!..» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«Не время» и «ей-Богу!» в ТД многократно.

ПРИЛОЖИЛ РУКУ К КОЗЫРЬКУ

«Человек в полицейской фуражке приложил руку к козырьку…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«…тот преградил ему путь и, приложив руку к козырьку фуражки…» (ТД: 7, XXVIII, 283).

ПОДАВШИСЬ ВПЕРЕД

«Человек в полицейской фуражке приложил руку к козырьку и, подавшись вперед…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«Она почти не прикасалась к еде; слегка подавшись вперед, смотрела...» (ТД: 8, VIII, 388).

Напомним, что это лишь параллели (да и то не все), извлеченные из первых двух страниц «На речке лазоревой».

Еще параллели (выбраны наугад):

ЛАПОТЬ КАК МЕТА РОССИЯНИНА

«– Щенок белогубый! – А ты – рассейский лапоть!» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«– Мужик! – Лапоть дровяной!» (ТД: 2, V, 145). «Казак ты или мужицкий лапоть?..» (ТД: 2, XXI, 235).

ШАРОВАРИТЬСЯ

«– Повадился в Рассее шаровариться…» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«– …Нечего шаровариться!» (ТД: 5, VIII, 235).

ВЕЕР ЛУЧЕЙ

«Багряным веером лежит заря на речке» (Крюков. «На речке лазоревой»).

«Солнце насквозь пронизывало седой каракуль туч, опускало на далекие серебряные обдонские горы, степь, займище и хутор веер дымчатых преломленных лучей» (ТД: 1, IX, 49). «…и в пролом неослабно струился апельсинного цвета поток закатных лучей. Он расходился брызжущим веером…» (ТД: 3, XIV, 340).

И т. д.

ПАРАЛЛЕЛИ К «ТИХОМУ ДОНУ»

В РАССКАЗЕ КРЮКОВА «ЖАЖДА»

КАПРИЗЫ В ПРИРОДЕ

«Ветерок из степи налетал капризными порывами» (Крюков. «Жажда»).

«…станицу… опоясанную капризными извивами Хопра» (ТД: 4, XII, 116).

ЛЮДИ КОПОШАТСЯ, КАК МУРАВЬИ

«Копошатся люди на ней, как муравьи, темные, серые люди, отдают ей свои скудные силы и несложные помыслы и ждут, с упованием и тревогой ждут» (Крюков. «Жажда»).

«Валет видел, как солдаты муравьями ползли меж кустов и деревьев, уже не брезгая грязной землей, а прижимаясь к ней, ища защиты. Люди копошились у каждой рытвинки, никли за каждой крохотной складкой земли, совали головы в каждую ямку» (ТД: 4, III, 41).

ГДЕ ЧТО ПЛОХО ПОЛОЖЕНО

«Казаки, известно, пользуются ваканцией: где что плохо висит, глядят, как бы стянуть да пропить...» (Крюков. «Жажда»).

«– Наш брат жив не будет, чтоб не слямзить. – К казаку всяка вещь прилипает. – Пущай плохо не кладет». (ТД: 3, V, 269).

КУРИТЬ ХОЧУ – УМИРАЮ

«– Курить умираю – хочу! Пройдем туда, Вася...» (Крюков. «Жажда»).

«– …Ваш благородие, не будет ли закурить? Угостите, Христа ради, помираем без табаку!» (ТД: 3, XIV, 343).

БОЙ ПЕРЕПЕЛА, ЖАВОРОНОК И СТЕКЛЯННЫЕ ЛЬДИНКИ

«Нечасто бил перепел. Как будто кто-то встряхивал в тонком стакане маленькие льдинки – так нежно звучал его звон. И, кажется, два-три жаворонка не спали еще: то впереди, то сзади послышится вдруг звенящий дребезг отточенного перышка по медным зубчикам, коротенькая трель пробежит и – опять тихо» (Крюков. «Жажда»).

«Будут биться в нем перепела, будет звенеть над ним апрельский жаворонок. И так же будет светить ему солнце, и тот же будет баюкать его ветер. До поры, пока вызревший, полнозерный колос, мятый ливнями и лютыми ветрами, не поникнет усатой головой, не ляжет под косой хозяина и покорно уронит на току литые, тяжеловесные зерна» (ТД: 6, XIX, 148). «Льдинки брызгали и бились, стеклянно вызванивая» (ТД: 6, XV, 123).

ИСТУХАЮЩАЯ ЗАРЯ

«Отсвечивает белая полоса на западе – истухающая заря» (Крюков. «Жажда»).

«Глядели до тех пор, пока истухала заря…» (ТД: 1, I, 10).

Вот и классическая «шолоховская» метафора «вечерами, когда вянут зори» рождается из текста крюковских «Станичников»: «Над горой, на западе, умирал кроткий румянец зари».

НЕКОТОРЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ

С ПЕРВЫХ ЧЕТЫРЕХ СТРАНИЦ

ПОВЕСТИ КРЮКОВА «СТАНИЧНИКИ»:

«На дворе толпился народ» (Крюков. «Станичники»).

«Ударницы толпились во дворе» (ТД: 6, XIX, 175).

«Стояла арба с сеном, запряженная рыжею кобылой. <...> Ребятишки тотчас же, как стая воробьев… » (Крюков. «Станичники»).

«На площади возле магазина стояла привязанная к столбу, запряженная в арбу лошадь. С крыши пожарного сарая ребятишки гоняли серую свиристящую тучу воробьев» (ТД: 2, I, 118).

«Гнедой поджарый конь… дергал зубами старую, перепревшую солому сарая» (Крюков. «Станичники»).

«Мирон Григорьевич… начал было подгребать граблями раздерганную козами просяную солому…» (ТД: 5, VIII, 228).

«И целился <1–2> в девчат, запрудивших двор пестрым цветником. Они <3> с визгом разбегались в стороны» (Крюков. «Станичники»).

1. «…цвела пестрая смесь бабьих нарядов» (ТД: 2, XVI, 197). 2. «Улица и дворы… запрудились подошедшими казаками» (ТД: 5, XXVIII, 374). 3. «У ворот своего база сухощавая черноглазая красавица-девка с разбегу с визгом кинулась ему на шею…» (ТД: 3, XXIV, 403).

«<1> Колыхалась и плыла песня, <2> выстрелы доносились со двора, и <3> лицо матери, скорбно задумавшееся, <4> с застывшей горькой складкой, одно стояло в глазах» (Крюков. «Станичники»).

1. «…смех плавал, колыхался…» (ТД: 2, XXI, 220). 1. «...неумолчно колыхался орудийный гул» (ТД: 3, XII, 328). 1. «…звон колыхался в ушах» (ТД: 5, XXXI, 395). 2. «С Чира по-прежнему доносились раскаты орудийных выстрелов…» (ТД: 6, LX, 389). 2. «…увозя в памяти постаревшее лицо матери и впервые замеченную им пряжу седин на ее голове» (ТД: 6, II, 31). 3. «Ильинична стояла рядом; каменно застыли ее тонкие губы» (ТД: 1, XXII, 103). 3. «…с полосами застывших слез на щеках, с заострившимся носом и жутко-мучительной складкой губ» (ТД: 5, XXVI, 363).

ПАРАЛЛЕЛИ С «ТИХИМ ДОНОМ» В «МЕЧТАХ» КРЮКОВА

«Курили и с равнодушно-усталым, полусонным видом прислушивались к редким, случайным звукам, которые рождались под плотным рядном черной осенней ночи. Вот зашуршал мелкий, неторопливый дождик, пошептался минуты три, прошелестел, как кудрявый тополь листвой, и тихо ушел дальше, убедившись, что грязи в станице достаточно». (Крюков. «Мечты»).

«…волк мельтешился далеко-далеко; по черной ряднине степи, сливаясь с землей» (ТД: 2, XVII, 203).

«– Нет, гляжу я, ты – дубовский? – задыхаясь от приступа смеха, едва выговорил Попков. – Я – шацкий... Мы не виновны в их благородии... – Ну, шацкие – ребята хватские: семеро одного не боятся, – благодушно заметил Роман Ильич…» (Крюков. «Мечты»). Кроме того: «В старину огонь соломой тушили, огурцом телушку резали» (Крюков. «Жажда»).

«Ванька Болдырев – мигулинский казак, балагур и насмешник – подсмеивался над товарищем пулеметчиком: – Ты, Игнат, какой губернии? – хрипел его сиплый, прожженный табаком голос. – Тамбовской, – мяконьким баском отзывался смирный Игнат. – И, небось, морщанский? – Нет, шацкий. – А-а-а... шацкие – ребята хватские: в драке семеро на одного не боятся лезть. Это не в вашей деревне к престолу телушку огурцом зарезали? – Будя, будя тебе!» (ТД:5, XXVI, 362).

«– Позвольте руку, вашбродь... Измазались? Это не беда, ничего. Это не сало: помял – оно отстало... Так говорится» (Крюков. «Мечты»).

«– Обомнется. Это не сало, – спокойно сказал хрипатый и снова присел на корточки. – Обомнется либо отстирается. Не беда». (ТД:8, XI, 419).

ОКТАВА. ЕЩЕ ПАРАЛЛЕЛИ

1. «Дело было под Полтавой, баба свистнула октавой» (Крюков. «Спутники»)

Это шутовская переделка старинной песни: «Было дело под Полтавой, / Дело славное, друзья…» (она, в частности, звучит в кинофильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин).

«Баба свистнула» – конечно, не начальный вариант скоморошины.

Начальный должен быть таким: «Пушка пернула» (речь-то о Полтавской битве).

Однако вспомним:

«…за Матвеевым курганом октавой бухнуло орудие» (ТД 6, XXXII, 211).

«…откуда-то с Казанского юрта по воде доплыла октава орудийного залпа» (ТД 6, XLV, 289).

«Канонада разрасталась. Садкие, бухающие звуки выстрелов сливались, в душном воздухе колеблющейся октавой стоял раскатистый, громовитый гул» (ТД 6, LIX, 385).

2. «Мрачный человек в мундире покачал головой и, отходя, проговорил рычащей, снисходительной октавой:

– Выпимши, как видать...» (Крюков. «Неопалимая Купина»).

«Авессалом крякнул октавой и сказал…» (Крюков. «Неопалимая Купина»)

«Правил здоровенный и дурковатый, как большинство атаманцев, Христоня. Колесом согнув спину, сидел он впереди, заслонял в будку свет, пугал лошадей гулким октавистым басом» (ТД 1, V, 36).

«Христоня, удовлетворенный, замолкал, слушал нового оратора с прежним неослабным вниманием и первый покрывал сотни голосов своим густым октавистым “верна-а-а!..”» (ТД 5, VIII, 235).

В Четвертой книге ТД слова «октава» нет.

ДУРНОПЬЯН С БЕЛЫМ ЦВЕТКОМ.

ПАРАЛЛЕЛИ С «ТИХИМ ДОНОМ» В РАССКАЗЕ КРЮКОВА

«ИЗ ДНЕВНИКА УЧИТЕЛЯ ВАСЮХИНА»

«20 июня. Четвертая неделя, как я в Есауловом хуторе. Скучно, жарко, безлюдно... Хутор степной, маленький – дворов тридцать. Кругом степь, побуревшая уже от солнца. Народ весь в поле. Зелени почти никакой. Купаться негде. Пруд весь покрыт зеленой грязью, гусиным пометом и пухом; тень только под сараями. Садики очень жалкие, заморенные: почва солонцеватая, бедная влагой; колодцы глубоки, поливать трудно. Чего здесь много, так это – навозу и приготовленных из него кизяков. Квадратные кирпичики-кизяки, сложенные в невысокие пирамидки, наполняют все дворы и даже кривые улочки хуторка, поросшие колючкой и дурнопьяном с белыми цветами» (Крюков. «Из дневника учителя Васюхина»).

«– Волосы у тебя дурнопьяном пахнут. Знаешь, этаким цветком белым... – шепнул, наклонясь, Григорий» (ТД, 1, IV, 35). «Григорий вздрагивает. Ему кажется, что он на секунду ощутил дурнопьянный, тончайший аромат Аксиньиных волос; он, весь изогнувшись, раздувает ноздри, но... нет! это волнующий запах слежалой листвы» (ТД, 2, IV, 47).

2. «Весна, весна... За спиной у меня точно вырастают крылья... Лишь взмахнуть ими, и полетишь в это голубое, бездонное, ослепительно-яркое пространство, в котором так чисто и привольно... Чувствую, как трепетно бьется мое сердце...» (Крюков. «Из дневника учителя Васюхина»). 2а. «Егор вытянул голову книзу и глядел на это неизвестное, беспредельное пространство, молчаливое и сосредоточенно-серьезное» (Крюков. «К источнику исцеления»).

«За волнистой хребтиной горы скрывалась разветвленная дорога, – тщетно она манила людей шагать туда, за изумрудную, неясную, как сон, нитку горизонта, в неизведанные пространства, – люди, прикованные к жилью, к будням своим, изнывали в работе, рвали на молотьбе силы, и дорога – безлюдный тоскующий след – текла, перерезая горизонт, в невидь» (ТД, 3, XVII, 361).

ПАРАЛЛЕЛИ С «ОФИЦЕРШЕЙ» КРЮКОВА

«Приходилось держать себя соответственно новому рангу, не ронять достоинства офицерши» (Крюков. «Офицерша»).

«…Дарья не простая казачка, а, как-никак, офицерша» (ТД: 6, XIX, 152).

Самые интересные параллели, которые нам удалось обнаружить, видимо, такие:

«…старая фуражка блином чуть держится на курчавых светло-русых волосах, бородка молодая, неровная, весело оскалены зубы» (Крюков. «Офицерша»).

«Я видел мешковатые серые фигуры в блинчатых защитных фуражках…» (ТД: 3, XI, 323). «На черных жестких, как конский волос, кудрях его приплюснуто, зеленым блином, сидела фуражка со следом кокарды…» (ТД: 6, VIII, 85).

«Ничего не надо. Обнаковенно – рогатина, бабье дело...» (Крюков. «Офицерша»).

«Сам быкам хвосты крутил... Обнаковенно, какая-нибудь телка задерет хвост на спину, мыкнет — да как учешет! А за ней весь табун. Пастух бегет: «ая-яй!.. ая-яй!..» Только где ж там?!» (ТД: 4, VIII, 92).

Но в обоих случаях речь об одном – о блуде.

ПАРАЛЛЕЛИ ПЕРВОЙ СТРАНИЦЫ «ОФИЦЕРШИ»:

«На карточке, которую бережно, обеими руками, держал Макар Юлюхин, <1> был изображен лихой воин, одной рукой упершийся в бедро, другой – держащий <2> обнаженную шашку свободным приемом <3> «к бою». <4> Голова его была высоко поднята, почти запрокинута назад, <5-а, 5-б> сбитая набекрень папаха лишь чудом держалась на голове, а в мягких, сплывающихся чертах круглого лица с усами, похожими на двух маленьких мышек, прижавшихся под носом, застыло <6> напряженное выражение молодечества и неустрашимости» И Макар, и его жена Филипповна, и сын Семен, сноха Марья и другая сноха, жалмерка Варвара, – все смотрели не столько на эти знакомые, <7> припухшие черты родного лица, сколько на <8> белые офицерские погоны, украшавшие длинный казацкий чекмень, который давил немного книзу невысокую фигуру воина. – <9,10> Чадушка моя... офицерик молодой!.. – радостно всхлипывая, говорила Филипповна. Макар Юлюхин <11> заморгал глазами и, глядя в темный передний угол, перекрестился широким крестом. – <12> Заслужил... Заслужил себе и потомству... – сказал он гордым, взволнованным голосом. – Вот, Семен... вот... теперь Юлюхины примером будут... – <13> Белоликий какой! – сказала Марья». (Крюков. «Офицерша»).

1,2,5. «…изображен был нагой казак в папахе, при шашке, ружье и амуниции, сидящий верхом на винной бочке» (ТД: 6, I, 18). 2. «…поблескивая обнаженной шашкой» (ТД: 6, VIII, 81). 3,2. «– Пики к бою, шашки вон…» (ТД: 1, XXIII, 111). 3. «…как по команде “к бою!”» (ТД: 4, III, 38). 4. «...на запрокинутой голове Григория» (ТД: 1, XII, 59). 4. «…заломив над запрокинутой головой руки» (ТД: 2, XVIII, 212). 4. «Беспомощно запрокинутая голова…» (ТД: 5, XXV, 358). 5-6. «Белая папаха чудом держалась на его затылке» (ТД: 5, VIII, 228). 5-а. «Курчавый обыневший чуб его висел из-под надетой набекрень папахи белой виноградной кистью» (ТД: 2, VIII, 158). 5-а. «Папаха, надетая набекрень, придавала ему вид беспечный и молодецкий» (ТД: 5, XII, 158). 5-а. «Черная папаха его была лихо сдвинута набекрень» (ТД: 6, XXV, 185). 6. «…с лицом, скованным сильнейшим злым напряжением» (ТД: 5, XXX, 388). 6. «…желая показать молодечество» (ТД: 6, XLVI, 292). 7. «Было что-то незнакомое и строгое в слегка припухшем лице Дарьи» (ТД: 7, XXI, 205). 8. «…девственная белизна погонов» (ТД: 6, XLVII, 312). 9. «Мать заплакала, целуя завшивевшую голову Петра, но сейчас же оторвалась от него: – Чадушка моя! Жалкий мой..» (ТД: 6, XIII, 115). 10. «молодые офицерики» (ТД: 7, X, 99). 11. «Григорий часто заморгал глазами» (ТД: 1, XVII, 83). 12. «– Офицера заслужил тоже!» (ТД: 5, XXIII, 341). 13. «– Таких-то и верно – «таскать бы не перетаскать». У меня к этим белоликим да белоруким жалости не запасено» (ТД: 6, LVIII, 372).

Это параллели к первым ста пятидесяти словам крюковской повести (Элементарные лексические параллели не учитывались). Из чертовой их дюжины несомненно авторской является лишь параллель № 5. Но на авторство Крюкова указывает сама сумма данных примеров.

Еще параллели:

«Резвый, четкий, веселый звук бежал по полю, как проворный, режущий свист кобчика» (Крюков. «Офицерша»).

«режущий свист рассекаемого ветра» (ТД: 2, XVII, 203). «режущий свист в ушах» (ТД: 3, V, 273).

«…прислушивается к мягкому, замирающему перекату звуков» (Крюков. «Офицерша»).

«…с протяжным, перекатистым стоном хряснул лед» (ТД: 1, XVI, 196). «…внезапно приплывший из-за далекого овсяного поля густой перекатистый гул» (ТД: 3, V, 266). «звон пошел перекатом» (ТД: 5, XXII, 354). «Но по площади еще ходил перекатами яростный рев» (ТД: 6, XLIX, 322).

«Жаворонок где-то в воздухе синем звенит..» (Крюков. «Офицерша»).

«…будет звенеть над ним апрельский жаворонок» (ТД: 6, XIX, 148). «…жаворонки, отзвенев в голубом разливе небес» (ТД: 6, XLIX, 295).

ПАРАЛЛЕЛИ ИЗ РАССКАЗА КРЮКОВА «БЕЗ ОГНЯ»

И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ:

ПАРНИ В ЦЕРКОВНОЙ ОГРАДЕ ЗАИГРЫВАЮТ С ДЕВКАМИ

«Старики, старушки, слушая меня, плакали, головами качали, а молодежь в это время толчется где-нибудь в ограде, с девками заигрывает...» (Крюков. «Без огня»).

«В церковной ограде, испещренной блестками талых лужиц, гуртовались парни. Из церкви через распахнутые двери на паперть, с паперти в ограду сползали гулкие звуки чтения, в решетчатых окнах праздничный и отрадный переливался свет, а в ограде парни щупали повизгивавших тихонько девок, целовались, вполголоса рассказывали похабные истории» (ТД: 2, XVI, 196).

ЗАПАХ МЕДА В КАНУННИЦАХ

«…и запашок меду в канунницах» (Крюков. «Без огня»).

«От слежавшихся в сундуках юбок, сюртуков и шалек пахло нафталином и еще чем-то сладко-тяжелым, — так пахнут старушечьи затасканные канунницы» (ТД: 1, XXI, 102). «Дед Гришака порылся в псалтыре и вынул смятый, провонявший затхлым канунным медом и ладаном лист» (ТД: 2, XVIII, 208).

КАНУННИЦА. Деревянная чашка с подставкой. Наполняется медом. К этой чашке ставят свечи. КАНУННЫЙ. – Канунный мёд. Мед, которым наполнена канунница. Бабушка давала нам кануннава мёду (Карг.) Большой толковый словарь донского казачества.

УСТАЛОЕ И ТУПОЕ РАВНОДУШИЕ

«Усталое выражение какого-то тупого равнодушия и полного безучастия ко всему сменило прежнюю веселую, задорную живость и насмешливую кокетливость...» (Крюков. «Казачка»).

«Лицо его на минуту стало и осмысленным и живым, но сейчас же оживление исчезло, твердой корой тупого равнодушия поросла каждая черта» (ТД: 6, II, 33). «Григорий после того боя, когда порубил под Климовкой матросов, все время жил в состоянии властно охватившего его холодного, тупого равнодушия. Жил, понуро нагнув голову, без улыбки, без радости» (ТД: 6, LVIII, 377). «Лица их были усталы и равнодушны». (ТД: 7, VII, 55).

САПОГ ВЛАСТЬИМУЩЕГО

«Когда перенесли его через мост, о. Евлампий, самоотверженно державшийся за левый сапог депутата, чувствуя толчки в спину и под коленки, размазывая ладонью по лицу грязные потоки пота, случайно оглянулся. Он встретил на одно мгновение беспомощно страдающий взгляд триумфатора, мгновенно сообразил, что надо пощадить народного избранника. – Может, вам неудобно? – быстро спросил он и сейчас вслед затем замахал руками: – Господа! позвольте!.. Когда депутата поставили на ноги, он, красный, потный, покрытый серыми пятнами пыли, с искренней радостью в голосе…» (Крюков. «Шквал»).

«У выхода под оглушительный грохот приветственных криков Корнилова подняли на руки, понесли. Сильным движением плеча Листницкий оттер в сторону какого-то сановитого господина, — успел схватиться за мелькнувший перед его глазами лакированный сапог Корнилова. Ловко перехватив ногу, он положил ее на плечо и, не чувствуя ее невесомой тяжести, задыхаясь от волнения, стараясь только сохранить равновесие и ритм шага, двинулся, медленно влекомый толпой, оглушенный ревом и пролитой медью оркестра» (ТД: 4, XIV, 133).

Отметим и совпадение характерных для Крюкова особенностей диалекта:

«Судья Толмачов икнул и добавил: – Выясни косвенные этому делу факты...» (Крюков. Колдовской процесс.)

«Фельдфебель выяснил командиру батальона обстановку, и батальон, перейдя мост, разделился…» (ТД: 4, III, 35).

«За карафашкой — санитарные повозки, затем хозяйственные двуколки, в хвосте – фуры с мешками, чемоданами, сундуками, брезентами и кипами прессованного сена, „Мерседес“ взволнованно фурчит у левого подъезда обители» (Крюков. «Группа Б.»).

«После выстрела самодельная пуля вылетала из ствола растопленным свинцовым комочком, летела с диким воем и фурчаньем, но разила только» (6, XXXVIII, 239)

«Генерал, объезжая их, слышал, как кто-то, шмурыгнув носом, с почтительным восхищением протянул: – Ну и зе-ле-нил!..»» (Крюков. «Группа Б». V. «Белая муть»).

«шмурыгает носом» (ТД. 5, VIII, 235) «руки их шмурыгали затворы винтовок» (ТД. 6, XLIV, 281)

«– Окромя некому, потому что эти народы русские тем и дышат: чародейством и мошенством!.. Они нас, казаков, скоренили!.. – А вы не скоренаете? – обличительным тоном возражает обвиняемая. – Молчи!.. наброд!.. – сурово кидает в ее сторону обвинитель» (Крюков. «Колдовской процесс»).

«– К Аникушке пойду, посижу трошки. – И когда ты находишься? Искоренили карты: что ни ночь, то им игра» (ТД: 2, XII, 178).

При этом очевидно, что Крюков перечитывает себя и, когда находит неточность, старается исправить ее (хотя бы в новом тексте):

«На позициях глухо потрескивали ружейные залпы…» (Крюков. «Группа Б. (Силуэты). III. Звинич)

«…сухо потрескивали одиночные выстрелы…» (5, XXX, С. 391)

Со словом Крюков работает, скорее, как не прозаик, а как поэт, стремясь от умозрительного к зрительному:

«…окружил его шумным ливнем криков» (Крюков. «Группа Б. IV. «Праздники»).

Сравним: «Голубой ливень клинков» (ТД. 3, XIII, 335).

Врезавшаяся в память деталь заставляет писателя вновь и вновь к ней возвращаться:

«Он обобрал сосульки с усов…» (Крюков. Группа Б. V. Белая муть).

«Атаман…обдирал мизинцем сосульки с бороды. Позади, у хлопающей двери – пар, давка, звучные хлопки сморканий» (ТД. 2, VII, 149) «…обдирая сосульки с бороды…» (ТД. 2, XXI, 222) «…содрал намерзшие на усах и бороде сосульки…» (ТД. 5. XIII, 278) «..содрав с усов, покидал к порогу сосульки…» (ТД. 6. 15, 124)

Иногда, впрочем, найденный оборот разделяется на два, чтобы появиться в разных местах нового текста:

«Свежие, одетые в сухое, отдохнувшие солдаты шли бодро, весело, перебрасывались шутками, и было что-то бодро волнующее в этом неторопливом, ровном людском потоке, в широком шуршании и шорохе шагов, в смутном жужжании говора» (Крюков. «Группа Б». V. «Белая муть»).

«Широко шагая, сухо шурша вытертыми леями защитных бриджей, он вошел в дом, сразу наполнив комнату прогорклым запахом солдатчины» (ТД. 6, V, 50) «…сыпкий шорох шагов» » (ТД. 3. IX, 87)

ЗВУКОПОДРАЖАНИЯ И МЕЖДОМЕТЬЯ

Звукопередача междометий и других нечленораздельных звуков – всегда на совести автора (исключения касаются лишь традиционных написаний типа «эге» или, к примеру, «г-м»).

Сравним:

«– Там уже подсказывают! – строго говорит Марек, стараясь покрыть гудящие голоса, – идите к кафедре! – Гу-у... о-о-о... у-у-у... – слышится в ответ неопределенный гул. – Будете кричать – хуже будет! Позову директора и... сторожа!.. – Гу-у-у... о-о-о... у-у-у... э-э-э... о-о-о...» (Крюков. «Картинки из школьной жизни») «…при общем восторженном гвалте и гомерическом хохоте. – Го-го-го... Хо-хо-хо-хо... О-о-о... у-у-у!.. – застонало все кругом.» (Крюков. «Новые дни»)

«– Господа старики!.. – Чего там! – В добрый час! – Гу-у-у-у-у!.. – Го-го-го-ооо!.. – Га-а-а-а-а!..» (ТД: 2, VII, 150). «Над мельничным двором тягуче и хрипко плыло: – А-а-а-а-а... – Гу-у-у-у... – А-я-я-а-а-а-а-а!.. Хряск. Стук. Стон. Гуд...» (ТД: 2, V, 142).

«– Х-ха! – с досадой крякнул Авдюшкин и укоряюще покрутил головой» (Крюков. «Шквал»).

«– Вы не партия, а банда гнусных подонков общества! Кто вами руководит! – немецкий главный штаб! Больше-ви-ки... х-х-ха! Ублюдки!» (ТД: 4, XVII, 170).

«– Х-хо-ты!..»; «Эх-хо-хо...» (Крюков. «Шквал»).

«– Нет, это ты... х-х-хо-хо-хо!.. по-го-ря-чился, браток!» (ТД: 6, LXIV, 420).

«– “Э-о-э-а-о... э-э-я-я-й-а-о...” – грустно звенел подголосок…» (Крюков. «Станичники»).

«– А-я-яй!.. А-а-яй, правь!.. — горланил, бегая по берегу, украинец…» (ТД: 2, XVII, 199).

«– И-и, бабу не взяло...» (Крюков. «Офицерша»).	«– И-и-и, дьявол дурной!» (ТД: 1, VIII, 47). «– И-и-и, моя милушка, – перебивала ее Ильинична…» (ТД: 1, XVIII, 92).
«– У-у-у! бу-бу! – дружно и восторженно вторили выстрелу ребятишки и бросались за разбитой пистонкой» (Крюков. «Станичники»).	«У-у-у-ка-ка-ка-ка!.. – рвался хлопьями сплошной поток выстрелов» (ТД: 4, IV, 60).

«Не боюся Ухана... ну-к што жа...» (Крюков. «Офицерша»).

«– Ну-к что ж, большевики – большевиками, а в бога веруем» (ТД: 5, XXVIII, 374).

И т. д.

ПАРАЛЛЕЛИ К ПОВЕСТИ «НОВЫЕ ДНИ»

Редкие, ленивые порывы ветра тяжело и коротко вздыхали за окном… (Крюков. Новые дни)

От Дона до дальних ольховых зарослей шевелился и вздыхал под косами опустошаемый луг. (ТД: 1, IX, 48)

Маленький, курносый Агафонов, с коротко-остриженной головой, похожей на арбуз… (Крюков. Новые дни)

Богатырев, потирая голо остриженную темную и круглую, как арбуз, голову… (ТД: 6, XLVII, 310)

осовелым, сонным взором (Крюков. Новые дни)

осовелый от тряски и езды (ТД: 2, IV, 137)

трескучим тенором (Крюков. Новые дни)

долго трескуче кашлял (ТД: 1, IX, 52) бабий трескучий разговор (ТД: 1, XV, 73)

Звонкая тишина непривычно ласкала слух. (Крюков. Новые дни)

Прислушалась: тишина до звона в ушах. (ТД: 1, XVI, 79) Баюкающая звенела в ушах тишина. (ТД: 3, V, 265)

прорванный по шву рукав (Крюков. Новые дни)

разорванным по шву мешком (ТД: 7, XXI, 205)

пронзительные, сверлящие звуки звонка (Крюков. Новые дни)

Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса. (ТД: 1, I, 17) почти детский стенящий крик сверлился изо рта (ТД: 3, XX, 375) заквохтали с нарастающей силой снаряды, как буравом, высверливая воздух (ТД: 4, III, 41) по бокам – этот нижущий, сверлящий высвист: цьююуу-уть, цьюуу-уть, а сзади – хлопки выстрелов, как треск перезревших стручков акации (ТД: 4, IV, 50)

и маленькая фигурка… снова напоминала озябшую куропатку. (Крюков. Новые дни)

Молодая низенькая, но складная, как куропатка, казачка (ТД: 6, XLI, 271)

неторопливым, методическим шагом шел в классы. (Крюков. Новые дни)

заложив пальцы левой руки за борт сюртука, правой методически взмахивая (ТД: 5, IV, 212)

вышел неспешными, нарочно замедленными шагами из класса (Крюков. Новые дни)

Нарочно укоротив шаг (ТД: 4, IX, 98)

не сказавши ни слова, крадучись ушел из учительской. (Крюков. Новые дни)

В полночь Григорий, крадучись, подошел к стану (ТД: 1, IX, 52) Хозяйка, крадучись, приносила Григорию поесть раз в сутки (ТД: 6, XXVIII, 194) Через час она крадучись вышла из сада (ТД: 7, IV, 37)

потекла длинная, пестроцветная лента зыблющихся звуков (Крюков. Новые дни)

петух в окружении десятка оставленных на племя пестроцветных кур. (ТД: 5, XIV, 283)

…гудели, как шмели, толкались около кафедры. (Крюков. Новые дни)

Под ухом его большим черным шмелем гудел Пантелей Прокофьевич. (ТД: 1, XVIII, 90)

Охотников руководить прениями не находилось. (Крюков. Новые дни)

– На съезде постарайтесь, чтоб было без войны дело. Охотников не найдется. (ТД: 5, VIII, 231)

рассыпчатый детский смех (Крюков. Новые дни)

И рассыпчато засмеялся. (ТД: 6, XXVIII, 195)

Прощай, милый и скучный город!.. (Крюков. Новые дни)

Вешенская – вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица. (ТД: 2, X, 164) …в этом скучном, пронизанном сквозняками, приморском городе. (ТД: 7, XXIX, 293)

Выводы читатель волен делать сам.

Мы подвергли анализу около пятнадцати процентов литературного наследия Федора Крюкова. На мой взгляд, этого вполне достаточно, чтобы сделать вывод о принадлежности «Тихого Дона» перу Федора Крюкова. Однако окончательно вопрос может быть закрыт лишь после того, как у нас в руках будет словарь языка Федора Крюкова и словарь языка «Тихого Дона».

Июнь 2007 – ноябрь 2008

к следующей части

на титульную страницу сайта

---

[1] Вспомним: «горбоносые, диковато-красивые казаки Мелеховы» (ТД: 1, I, 12).

[2] Мезенцев М. Т. Индивидуальный событийный, лексико-фразеологический авторский конвой в произведенийх Крюкова и в «Тихом Доне». Самара. 1998. См. также анализ этой книги в статье Светланы и Андрея Макаровых: http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012135&oid=043

[3] Династия Цин отреклась от престола 12 февраля 1912 г. Монархия была упразднена.