Ладога. Земляное городище. Раскоп Рябинина. Лето 1982 года.

С Евгением Александровичем Рябининым я познакомился летом 1982 года, когда нас, студентов факультета истории Ленинградского государственного педагогического института имени А. И. Герцена, отправили на обязательную археологическую практику. Сейчас, когда с того времени прошло уже без малого тридцать лет, я понимаю, что судьба оказалась ко мне по-настоящему благосклонной, ведь мне не только была предоставлена возможность познакомиться с интересным человеком. Тогда в моей жизни произошло гораздо более важное событие: по сути, определилось стратегическое направление всего моего жизненного пути, связанное с экскурсионным ремеслом и историческим краеведением.

Оказавшись вскоре после окончания экзаменационной сессии вдали от шумного города, мы с наслаждением вдыхали чистый воздух и без конца любовались впечатляющими видами седого Волхова.

Рябинин с самого начала нашего пребывания на раскопках произвел на всех положительное впечатление. Нет, в нем не было заметно никакого внешнего стремления панибратства со студентами, хотя видавшие виды джинсы с нашитыми на коленях заплатами и простая хлопчатобумажная сорочка в клетку могли дать повод подумать об этом. Будучи при общении приветливым и учтивым, при всех он держался особняком. Мне кажется, дело было в его глубокой погруженности в профессиональные проблемы. Занимаясь на раскопе повседневными заботами, отдавая указания о необходимости каких-либо действий, он, тем не менее, продолжал пребывать в некоем «коконе», где зрела, приобретая отчетливые очертания, его научная мысль.

Образ ученого-археолога довершали умеренной длины волосы с регулярно падающей непослушной челкой, и – этот непременный атрибут интеллигентности – очки, за которыми можно было разглядеть прищуренные слеповатые глаза, глядящие на вас внимательно и добродушно.

При этом на протяжении нашего знакомства мне ни разу не пришлось услышать от Евгения Александровича ни одной фразы, произнесенной на повышенных тонах. Однако это вовсе не значит, что он был человеком мягким и податливым.

Основное наше пребывание на практике, конечно же, вовсе не было связано с блаженным ничегонеделанием, ведь большую часть светового дня – с девяти часов утра до полседьмого вечера, исключая двухчасовой обеденный перерыв, я и мои сотоварищи – студенты третьей группы, занимались тяжелой физической работой на археологическом раскопе. В то лето мы начали проходить новый участок культурного слоя земляного городища с самого верха, названный нашим руководителем прирезкой.

Именно тогда от Рябинина я услышал о ладожских раскопках русского археолога Репникова и о предложенном им наименовании разновременных горизонтов буквами русского алфавита от А до Е, среди которых наиболее ценным считается именно слой Е, связанный с VIII столетием – самым ранним в истории древней столицы Руси. Моей группе суждено было в течение июля дойти только до уровня XII века, но полученных тогда впечатлений мне и всем моим бывшим сокурсникам до сих пор хватает, чтобы снова и снова вспоминать эти благословенные дни.

Интересных находок в верхних слоях нашлось немного, да и нам, немногим представителям сильного пола (юношей в экспедиции из шестнадцати участников вместе со мной было всего пятеро) не удавалось поначалу что-либо обнаружить самим, ведь мы занимались самой тяжелой работой – на носилках таскали землю в отвал. И все же один эпизод глубоко врезался в память: мы с Петей Раушем (в будущем известным питерским анархистом) собираемся нести землю – и вдруг я вижу прямо под ногами работающих девушек ярко поблескивающий на солнце кусочек металла. Рябинин берет находку в руки и говорит, что это серебряная монета-чешуйка конца XVII века.

Как говорится, пути Господни неисповедимы. В нынешнем году, когда музей-заповедник отметил свое сорокалетие, в северной столице вышел в свет сборник статей «Ладожские хроники», посвященный этому знаменательному событию. Рассказывая в статье «Монеты – свидетели прошлого» о староладожской нумизматической коллекции, старший научный сотрудник музея Зинаида Сергеевна Шухалова упоминает: «…Есть также редкая монета копейка Федора Алексеевича» (Ладожская хроника. СПб, Нестор-История, 2011. С. 45).

Никогда не горел желанием прославиться, но все-таки мне интересно: уж не та ли это самая чешуйка, которую я тогда случайно заметил?

Впоследствии мы с девушками разделились: мужская рабсила в большей степени была востребована на новой части раскопа, а вот они были направлены Рябининым для более тщательной зачистки слоя IX века, участок которого вплотную прилегал к месту нашей работы и оказался вскрыт еще в прошлом году. Теперь их основными инструментами стали не лопаты, а щетки-сметки и ножи.

Сложно сказать, кому в данном случае выпала более тяжкая доля, ведь последствиями подобного трудового процесса являются не только затекшие ноги и онемевшие спины, но и сложное психологическое состояние, связанное с отсутствием видимых результатов. И, действительно, не то чтобы находки там были редки – ведь под ногами располагался сруб дома, принадлежащего купеческой артели, торгующей женскими украшениями, просто для обнаружения артефактов приходилось прикладывать намного больше усилий. В итоге наша слабая половина временами испытывала серьезный стресс, в результате которого некоторые ее представители прямо на раскопе тупо играли в ножички. Однажды в результате подобного наплевательского отношения к археологическому слою, Инна Докшина обнаружила серебряную проволочку. Другим студенткам попадались пронизки, покрытые золотой и серебряной фольгой, куски необработанного янтаря, ну и, конечно же, огромное количество бисера.

Ладога. Ти Ви в центре. Лето 1982 года.

Но, к чести наших девушек следует сказать, что работали они честно и самоотверженно. Но процесс наладился не сразу, и в самом начале их вынужденного сидения на корточках они удостоились уничтожающей критики заместителя руководителя раскопок и одновременно его супруги Татьяны Викторовны (в узких кругах именуемой «Ти Ви»).

Как-то раз, выйдя утром на раскоп, она возбужденно обратилась к моим сокурсницам:

– Девочки, ну что вы мне тут монгайтское движение устраиваете?

Подобная фраза требует определенного объяснения.

При обучении на факультете истории в педагогическом вузе нам, в отличие от университета, читали ограниченный курс по археологии, поэтому мы не могли блеснуть обширными познаниями фамилий ученых мужей. Однако среди написанных на обложке учебника по истории первобытного общества фамилий научных светил лично мне одна запомнилась очень хорошо. Александр Львович Монгайт (1915–1974), известнейший советский археолог, в студенческие годы, так же как и мы, проводил летнюю археологическую практику на раскопе, но не в Старой Ладоге, а в Великом Новгороде у Артемия Владимировича Арциховского.

Как известно, находки во время полевых работ могут быть не только индивидуальными, но и массовыми, такими, например, как черепки от посуды или кости домашних животных. Они важны, поскольку влияют на археологическую статистику, впоследствии могущую привести к определенным научным выводам и даже открытиям, но из раскопа их стараются убрать сразу после фиксации, ведь за не очень протяженный летний сезон важно пройти культурный слой на возможно большую глубину. Особенно подобное обстоятельство важно для Новгорода с его многометровыми напластованиями.

Так вот, Александр Львович (по рассказам Ти Ви), участвуя в раскопках, имел обыкновение чрезмерно долго очищать и обметать щеткой какой-либо малозначащий предмет, например, коровий череп, при этом проявляя к нему такой пристальный интерес, как будто перед ним, по крайней мере, находилась золотая скифская пектораль. Вскоре у студента нашлось немало достойных продолжателей, что привело к настоящему движению целого ряда последователей, названному по его фамилии. Наличие подобной корпорации, конечно же, существенно снижало скорость прохождения культурного слоя.

Но на нашем раскопе между заместителем начальника археологической экспедиции и женской половиной группы в течение короткого времени установился необходимый консенсус.

В то жаркое лето из земли извлекалось множество разнообразных находок. Одна из них особенно запечатлелась в памяти. Фрагменты местной керамики, имеющие серовато-коричневый оттенок, не могли сравниться с небольшим осколком красноглиняной амфоры, добытой кем-то из ребят (уже не помню) во время прохождения довольно плотного по фактуре слоя XII века, который с большим трудом снимался лопатой. Самым ценным в этом черепке была часть процарапанной на нем надписи, представлявшей собой вторую часть славянского имени-композита – «…РОМИР».

Как звучало имя в оригинале, невозможно было догадаться. В голову как-то сразу лезло одно, хорошо известное - посадника Остромира, владельца знаменитого Евангелия XI столетия, хранящегося в Российской Национальной библиотеке. Ти Ви, немного подумав, сформулировала просто и демократично:

– Какой-то мужик в двенадцатом веке подписал, чтобы не сперли.

Сама Татьяна Викторовна, на первый взгляд, могла показаться женщиной слишком простой, но это впечатление было обманчивым. Достаточно было поговорить с ней на профессиональные темы, и после подобного общения сомнения в ее некомпетентности полностью развеивались. Прослышав о частых занятиях оформительской деятельностью, она попросила меня исполнить прорись двух найденных в ходе работ артефактов: глиняного пряслица и фрагмента костяного гребня, что я с удовольствием сделал.

Наши добрые отношения еще более упрочились после того, как я сумел по просьбе Ти Ви починить такую необходимую для любого человека, тем более для археолога в период полевого сезона вещь, как будильник. Помню, что необходимых инструментов под рукой тогда не оказалось, поэтому в ход пошли ножницы и напильник. Часовой механизм был в порядке, пришлось налаживать пружинную пластину. Я решил соединить два ее разорванных конца тонкой проволочной стяжкой. Чтобы проволока не слетела, необходимо было сделать небольшую насечку на самой пружине. До сих пор не могу забыть недоуменные выражения на лицах наших ребят, которые друг за другом заглядывали на веранду, где за обеденным столом Ковалев с невообразимым упорством водил напильником по вскрытому и мерно тикавшему часовому механизму.

Будильник, слава Богу, был приведен в порядок, и вскоре моей персоне был оказан еще один знак высочайшего внимания – я получил возможность фиксировать глубину залегания находок. Для этого оказалось необходимым овладеть простейшими навыками работы с геодезическим инструментом. Общаясь на раскопе с Евгением Александровичем, я выяснил одно интересное обстоятельство: репером, то есть точкой топографической привязки для всех, кто занимался в Старой Ладоге раскопками, был крест на куполе древнего храма Святого Георгия. Тогда я увидел в этом некий сакральный смысл. Так же, как и колокольня Петропавловского собора в Петербурге, собор служил для ладожан своеобразным «центром мира».

Незаметно пролетели дни, отведенные для археологической практики. Как и полагается, по окончании ее для нашей группы была устроена так называемая «отвальная». Поскольку во время ее проведения активно использовались традиционные крепкие русские спиртные напитки, общее состояние группы было приятно возбужденным. Ти Ви предварительно обещала вечером «дать голос» и сдержала слово, исполнив под аккомпанемент старенькой гитары незабвенное «…Там, за Танаис рекой». Еще одним хитом того незабываемого вечера стала легендарная «Из-за острова на стрежень…», самостоятельно переведенная на английский язык студентом из московского физтеха, работающим на раскопе вместе с нами. Когда интерес к песням угас, было принято достаточно оригинальное решение: отправиться к Олеговой могиле и набрать там душицы, необходимой для заваривания травяного чая. Несмотря на определенную потерю ориентации, в целом эта прогулка обошлась без каких-либо серьезных потерь.

Первая половина следующего дня, связанного с нашим отъездом, была посвящена сбору вещей, прощальной фото-сессии, а также одному ритуальному действу: выносу мужской половиной в отвал символических последних носилок с землей.

Еще в начале практики группа обязала меня создать памятный альбом. Поручение было исполнено

мной позднее – на каникулах в августе. В нем каждый день нашего пребывания в Старой Ладоге представляет небольшое рифмованное повествование, иллюстрированное рисунками и фотографиями. Но первые стихи, посвященные нашей практике, сложились еще перед «отвальной». Эти корявые, сырые, но искренние строчки сегодня, по истечении большого промежутка времени воспринимаются как своеобразный документ эпохи.

Промелькнула радуга

Разноцветных дней,

И придется надолго

Распрощаться с ней,

С Ладогой, где плещется

Волхова вода,

Где в ветвях трепещутся

Синие ветра,

Там, где крепость старая,

Церкви и холмы,

Где вдвоем с гитарою

Пели песни мы.

Разве позабудется,

То, что было тут:

Узенькие улицы,

Ровный бег минут,

Бусинки, пронизочки,

Капли янтаря…

Ни одной крупиночки

Не исчезнет зря!

Расстаемся надолго…

Нас не позабудь.

Возвратимся, Ладога,

Мы когда-нибудь.

Я никогда не обладал способностями Нострадамуса, но вот что удивительно – последние строки оказались для моей биографии по-настоящему пророческими. Мне суждено было вернуться к тебе, Ладога. Жаль только, что радость от этой встречи невозможно разделить вместе с Евгением Александровичем и Татьяной Викторовной.

Но, всякий раз, оставив экскурсионную группу на площадке возле входа в крепость на попечение музейного гида, я совершаю короткое паломничество на городище и долго вглядываюсь в заросший бурьяном и кустарником раскоп, пытаясь разглядеть образы минувшего. А рядом несет свои мутные воды Волхов – настоящая река времени, в которую, как известно, нельзя войти дважды.

Ноябрь 2011