6. ФРАГМЕНТ ВОЛШЕБНОЙ ПАЛОЧКИ

Обыкновенная палочка с аккуратно вырезанными делениями какой-то мерной шкалы – древняя измерительная линейка. Эта мерка длиной 139 мм найдена археологом В. П. Петренко в слое конца Х века на языческом капище близ Варяжской улицы, уничтоженном при крещении Ладоги около 991 года. Она представляет собой часть мерной, овальной в сечении линейки (диаметр от 21 до 26 мм) с четырьмя тонко и аккуратно нанесенными резами, то есть тремя делениями (25,8; 25,8 ; 26,2 мм).

Градуировка в 25,7 мм соответствует 1/12 древнегреческого «олимпийского» фута. Если в целой палочке было двенадцать делений, то величина шкалы была лишь на два с половиной миллиметра длиннее меры, по которой в середине V века до н. э. был построен Парфенон.

Можно ли поверить, что на языческом святилище в Старой Ладоге до 991 года сидели волхвы, которые творили свои требы и жертвы, пользуясь античным греческим футом? Впрочем, договор Олега с Византией был подписан за восемьдесят лет до разгрома святилища воеводой Владимира Добрыней, и заморский фут был нужен волхвам, чтобы измерять ценившиеся тогда на вес золота греческие ткани, импорт которых в Северную и Центральную Европу шел через Ладогу.

• Мерная линейка

ладожских волхвов

Исследователь средневековой архитектуры К. Н. Афанасьев, написавший монографию о греческом футе на Руси[1], ни разу в ней не упоминает о том, что он, как и английский, мог делиться на двенадцать дюймов. Вернувшись в Москву,  я позвонил Афанасьеву: «Кирилл Николаевич, вы когда-нибудь слышали о древнегреческом олимпийском дюйме?» И в ответе девяностолетнего патриарха российской метрологии прозвучало удивление: «Нет, никогда».

Античный греческий фут, равный 0,30871 м, – это 1/100 короткой стороны плиты под Парфеноном Акрополя или, на что исследователи внимания не обратили, – 1/31 от высоты ствола его колонн (каждая по 9,570 м).

Число 31 здесь не случайность, это метрологический каламбур на тему пропорций Парфенона: 100 = 69 + 31, а отношение 69 к 31 только в 1,005 раз меньше √5, на котором, как показал архитектор-реставратор И. Ш. Шевелев, и основаны пропорции Парфенона[2].

По античному футу, за полторы тысячи лет не изменившемуся, построены и первые древнерусские храмы. Впрочем, греческий фут, вероятно, еще древней, чем это полагают, ведь геометрически он – 1/12 диагонали квадрата, сторона которого равна пяти египетским царским локтям (0,5239 м). Это значит, что диагональ пирамиды Хеопса можно измерить без остатка в греческих футах. Греки, по всей видимости, и заимствовали у египтян фут как меру для проверки диагоналей, но превратили его в меру «прямую».

Семь древнегреческих футов точно равны одной так называемой большой древнерусской сажени (2,16 м). Выходит, русская поговорка «семь раз отмерь, один раз отрежь» – о греческом футе, ведь расчистив площадку будущего храма, архитектор должен был изготовить набор из девяти пропорциональных тростей.[3] Семь раз отложив поясок с эталоном греческого фута, он получал мерную линейку со шкалой в одну большую сажень. Остальные восемь строились уже чисто геометрически.

Саженная система на Руси рухнула в одночасье, когда государь Алексей Михайлович одним росчерком пера ввел вместо большой сажени «казенную». Русский царь желал торговать с Англией и потому решил привязать систему русских мер к английской. Если раньше семь греческих футов составляли большую сажень, то теперь велено было семь раз отмерить английский фут. Английский фут – это тот же древнегреческий. Только на неполных четыре миллиметра короче. Таким образом получили казенную сажень в 2,13 м, что на три сантиметра короче древнерусской большой сажени. И когда новую сажень встроили в старинную систему, последняя рухнула, поскольку пропорцию указом не назначишь.

А потом и вовсе начали пользоваться модным французским нововведением – метром.

С падением саженной системы архитектура лишилась инструмента для пропорционального проектирования. Лишь в ХХ веке Ле Корбюзье, ничего не зная о саженях, изобрел «модулор» – упрощенный и практически не работающий вариант саженной системы, основанный на одном только золотом сечении[4].

То, что длина английского фута была на неполных четыре миллиметра меньше греческого, на глаз совершенно незаметно. «Обмер» покупателя обеспечивал британским производителям шерстяной ткани выигрыш в один фут на семьдесят девять греческих.

Вот и староладожская мерная трость с греческим футом тоже не идентична античному эталону. Только фут, которым в конце Х века пользовались русские волхвы, был не меньше, а больше греческого. Русский «обмер» – всего на 2,5 мм с фута! – был еще менее заметен, чем британский, а мера с тончайшими и аккуратными резами одним своим видом должна была внушать уважение не подозревающему о подвохе даннику.

Волхвы измеряли не отпускаемую, а принимаемую ими ткань – драгоценные ортомы, япончицы, паволоки, аксамиты «и всякие узорочья» (список из «Слова о полку Игореве»), которые привозили купцы из Византии. Очевидно, что они не продавали «узорочья» (тогда их фут был бы тоже меньше греческого эталона) и не покупали их (товар измеряет продавец, а перемерять купленное меньшим футом – абсурд), но принимали дань от тех же купцов за зимовку их морских кораблей в устье Ладожки или просто за право проследовать по Волхову.

В свою пользу они выгадывали один фут на ста двадцати пяти.

7. СИНДРОМ СТРУГАННОЙ ПАЛОЧКИ.

Губа не дура.

Общенациональная поговорка

На отвале много бус.

Там гуляет толстопуз.

Смотрит он сурово.

Берегись Чернова.

Фольклор Волховской экспедиции.  2001 г.

• Струганная деревяшка (в двух проекциях).

Длина 120, ширина левого изображения 12 мм.

Пунктиром – реконструкция начальной формы.

На Земляном городище найдены десятки фрагментов детских деревянных мечей. Такие и до сих пор мастерят мальчишки по всей России. А эту обструганную деревяшку я поднял на Земляном городище на отвале летом юбилейного 2003 г. Она была сырая, совсем свежая (слой X–XI вв.). Осознав всю уникальность находки, я тут же сдал ее директору музея (и моей куме по совместительству) Людмиле Александровне Губчевской.

Это ж надо! Сам в детстве день мучался, выстругивая из орешины стрелу (так, чтобы была с наконечником), а ее тут же и повело... А сделать наконечник отдельно и наложить его на черенок (перед тем срезав вдоль часть черенка наконечника и часть черенка стрелы) – не догадался.

А тут как все ловко – и наконечник уплощен да притуплен, чтобы один малец другому глаз не выбил.

На другой день кума со вздохом вернула мне мою драгоценность. А случившийся поблизости Анатолий Николаевич прокомментировал: «Если это, как ты говоришь, наконечник стрелы, то такая стрела полетит, а потом тебе же в зад и воткнется!»

Я хотел было предложить контрольный эксперимент, да какой из меня Вильгельм Телль...

Не приняли моей атрибуции ни Саша Волковицкий, ни Адриан Селин, ни Наташа Ефимова. Я очень расстроился, и только по пути из Ладоги сообразил: если наконечник привязывался, значит, на черенке должны остаться следы перетяжки.

Дома взял лупу и ахнул. (Это к в случае с рябининским бронзовым Одином середины VIII в. Скандинавы его сразу признали, а вот наши до сих пор кочевряжатся. Надо было взять лупу и пойти в фонды Эрмитажа, чтобы убедиться, что левого глаза у Одина действительно нет.)

Вот следы тройной перетяжки на черенке. Лучше всего они видны слева на ребре (справа отщеп, говорящий о том, что стрела была в работе, сильно ударилась о что-то твердое ее и выбросили). Но, если приглядеться, то три плоских параллельных продава продолжены и на передней грани. И если судить по аккуратной умелости, стругала и привязывала этот наконечник совсем не детская рука.

У археологов есть такой термин «синдром струганной палочки». Дескать, просто сидел себе человек в задумчивости, стругал палочку и бросал. Мол, делать ему больше было нечего. Теперь вот и я в этой самой задумчивости: а, может все это были всё не просто палочки, а неопознанные деревянные наконечники детских и учебных стрел? Потому что, насколько я понимаю быт предков, понятий досуга и «свободного времени» для них просто не существовало.

...Три года эта деревяшка кисла у меня дома в банке с водой. Боря Короткевич, хранитель ладожских фондов в Эрмитаже, обещал взять ее к себе, да все встретиться не могли...