|
Андрей
Чернов ОСТРОВ НА ПРИБРЕЖЬИ поэма тошно так — Пушкин. Проба пера. Тетрадь ПД 838, лист 75 (по
жандармской пагинации) I А чтобы не забыть — поверх могилы стихи про голодаевский бордель и фельдшера вульгарная латынь — рецепт от гонореи. Будто знал, что будут рыть в бумагах, а еще пошлют на экспертизу. Академик, латыш, светило красной медицины, даст заключенье, де, не устарел, но доза не указана. Засим 10 ему провизор выставит брезгливо копайского бальзама, алкоголя в растворе померанцевой воды ноль-три, ноль-пять, ноль-девяносто пять, глотать, поскольку стыдно запускать. Болеть не стыдно — запускать нельзя. Сначала станут уставать друзья: ну что, нашел? И с видом идиота: ага. А что? Лекарство от болезни. А кости? кости?.. Я копал архивы. 20 Потом забор некрашеный,
две ивы и ветхий домик... А еще сличить с другой страницей тот же самый профиль скалы на берегу варяжских волн, вертлявый челн... Нас тоже было много, не меньше, чем на площади у них, а что осталось? Этот в референты, тот за бугор (ни жизни, ни легенды), а я в архив, и двери на запор. Итак, — Россия. Лета. Литорея. 30 Зачем за шторкой синий Мандельштам косит на Вересаева? Бодрее карабкаемся к самой кромке, там, где образец, одушевленный в школе, расстрижен ради красного словца, и в красных пятнах проступившей соли на фраке, на кирасе, на камзоле чуть золотится прошлого пыльца. Что стоит Гений в жизни?.. Три червонца. А в супере?.. Придется поискать 40 в книгообмене... А нельзя
ль занять того знакомца вашего, японца?.. В торгсине? Неудобно, н-да... А в лавке у Киры Викторовны? Нох айн маль... Там есть две-три купированных главки... А если ксерокс?.. Жаль. Чертовски жаль. Что стоит смерть? Сначала просто дата падения Бастилии, но год родной, сибирский. Слово ренегата грассирует, срываясь запятой, 50 а разберешь по петлям, вроде Gonar... Какой там гонор! Сунутся в тетрадь и крякнут. (Дубельт скажет: и крестьянки любить умеют? Модные проказы на лоне?..) И для верности — рецепт на, вот возьми! Что, репка? А потомство, потомство разберет. Не приведи сойтись накоротке с черновиком его болезни. Если гений — норма, 60 он норму перебрал в 26-м, пугали вытрезвиловкой, психушкой, потом похмелье — плаха — пистолет — топор —
Андре Шенье — нож гильотины — тесак армейский — дырка — ключ от дверцы его покоя. Не спирит в припадке медитативном, он не приручал потустороннего, но как Евгений (не этот — тот!) казался неуместным, шел площадью и руку прижимал... 70 А мы другие... II Впрочем, вот сюжет: три брата, греки, видимо, торговцы, островитяне... Только мочи нет — их режут и стригут (они ж не овцы!), и вдруг эскадра — рыжий граф Орлов витийствует под флагом Византии... Подумали да наломали дров, когда в султана брандер запустили. И тых, и пли!.. Но русские ушли, 80 а турки тут. Тут братья приуныли, потом оставшиеся корабли оставшимся товаром загрузили и вслед за ветром тоже проползли в против, а там без пушек, как без визы, вот и отдали все, что снять могли — с плеча кафтан, а с чудотворной — ризы. ...Прошли! И Афанасий, старший брат из братьев Гонаропуло царице сумел всучить чувствительный доклад 90 об иммиграции из-за границы. Затем назначен чем-то при дворе, поскольку был внушительный мужчина (кто оценил бы это при Петре?), и вот помимо звания и чина, взамен отеческого островка пожалован (да подавитесь, турки!) таким же точно, только в Петербурге, близ Голодая, где Нева-река.
III У взморья на прибрежьи Голодая 100 стоял почти артиллерийский гул, когда в волнах балтийских пропадая, один чиновник чуть не утонул. ..А получилось глупо: утро было безоблачным, молочная река, казалось, не текла, а лишь скользила наперекор теченью ветерка, зато лучи слоились торопливо да отраженья шпилей и крестов стекали вплоть до самого залива, 110 размножены устоями мостов. И даже ангел был, как настоящий: он разомкнул хрустальный этот ларь и в плоской глубине зажег дрожащий, волшебный, но вполне цветной фонарь, навеявший Венецию иль Ниццу тому, кто погостил и в тех гостях, покуда изучали мы таблицу погоды в “Биржевых Ведомостях”. В июле восемьсот двадцать седьмого 120 отменно сухо и весьма тепло... (Вот-вот пойдут пожары!) Бестолково российское устройство, все хреново, а и с природою не повезло. 15-е, стало быть, число... Алло... Да, я вас слушаю... Алло... ...кто говорит? ...какому очевидцу?
IV А мне опять на квас и чечевицу, когда бы он и вовсе там утоп? Им, коли не по ним, — так за границу, 130 А то за саблю — да и пулю в лоб, а нам нельзя. И барин-то не строгий, туда, мол, я один, а ты смотри возьми извозчика, да по кружной дороге приедь за мной и лодку забери. Мол, знаешь ли где Греческая мыза на Голодае?.. Ну, тогда вылазь. ...и кто же ожидал того сюрприза? Чуть пушка бух, — и буря поднялась. А там коса, совсем гнилое место, 140 канатка, бойня, ямы для скота, и берег там у берега, как тесто — бонжур из-под коровьего хвоста. А без привычки, да еще на лодке, — накроет, как гранатой, — и готов, когда не знать подхода, посередке протоки, у избушки рыбаков. Бегом до этих самых Гонаропул... Какие рыбаки!.. А так продрог, от страха на порог и грудью об пол 150 от страха тоже — ты живой, сынок? А он: и я бы мог, и я бы мог...
V Зачем они стояли в декабре, как мальчики пылая и робея? Зачем тогда построились в каре вокруг Петра? Была ли в том идея восстания? Повстанец-молодец идет на площадь, чтоб ввязаться в драку и прет на приступ: крепость ли, дворец — ему какая разница? — в атаку! 160 Стояли час. И два. И три. И пять. Прошли сквозь Зимний и сейчас отдали. Еще не поздно было начинать révolution. А все-таки стояли напротив оробевшего врага — чего стоят? — почти на самой кромке разумного. Каленая пурга лизала плоским пламенем поземки их сапоги. Причем тут Трубецкой? Причем тут сколько? Много или мало, — 170 каре не атакует. Это строй для обороны. Пуля в генерала — еще не довод. Присягнул Сенат, и поздно, поздно... Экая дешевка палить в своих, когда стоит парад свободы, или, скажем, забастовка военных. Так в 20-м, в октябре — семеновцы... А если длить примеры, еще при Алексее и Петре в своих скитах стояли староверы. 180 Горели, но стояли. И металл крестов нательных прожигал скрижали. Так Гефсиманский Праведник стоял, когда легионеры набежали. VI Прибрежье. Опрокинутая лодка. Прошедшей бури грязное белье. О чем он думал? Отчего неловко За гения домысливать свое и возводить под крышу комментарий, в котором все расчислено стократ 190 (а наши сны, сухие как гербарий на общее посмешище торчат). Ни дождика, ни вольного волненья на глянцевых полях Временника... А, может, нас страшит сопоставленье с той высотой, что слишком высока? Считать колючки на венце терновом, — скажи, зачем? А то, войдя в права, уже остепененным пустословом открыть, что гений — это голова... 200 Себя он строил, новый Долгорукий, по плану, а еще стихи писал. ...неужто меж истерикой и скукой пройдем, как между тех античных скал?
VII 15-го утром (что ж так душно?) записка Соболевскому. (Ответь, где слов занять, когда утешить нужно?) Мать умерла у друга. Смерть как смерть, простая, но письмо не получилось, а почта в полдень, надобно поспеть, 210 Сережка плох, то ангелы, то черти ему поют. (Чертей, как есть в конверте, согласно воле автора — в огонь.) ...Потом на площадь, где петровский конь грызет позеленевшую уздечку, напружился и замер: шпорой тронь — как заводной махнет и через речку и — по прямой — до взморья, до скалы, где пеший Петр в безумном озареньи увидел город свой, где пенились валы 220 и чей-то челн изнемогал в бореньи. Но стыдно пересказывать стихи. Стихами же — тем более негоже: не плагиат, а не сварить ухи из съеденной метафоры. И все же Оглянемся на площадь: вот Сенат, он был под самой крышею украшен Весами Правосудья. Говорят, когда на площадь выходили наши, кто был порасторопней, из низов, 230 сюда для обозрения взобрался. А пушки били вверх. И с тех весов торчало человеческое мясо. Левее — царь на финском валуне, Исаакий монументом долгострою (поскольку прежний был на плывуне да так и развалился сам собою). Ладьей на фланге знаменитый дом Лобанова. А там свободным полем назад к Сенату. И возьмем конем: 240 он по прямой не может, а глаголем бьет даже крепость. Шах. И снова шах. И не указ — плешивый и усатый простывшему на этих площадях, под сквер задрапированных цитатой. Ему-то что? Знакомые места. А площадь даже чересчур знакома, И там, где никакого нет моста, он перейдет до Пушкинского Дома, решившийся, пересечет черту, 250 и отряхнет летейское томленье, и с мужиком столкуется в порту, и поплывет в известном направленьи под всполохи негаданной грозы, пробормотавшей орудийным басом о том, что бутафорские весы вновь завалили человечьим мясом.
VIII 16-го дождь не затихал до темноты. Взамен прогулки — прочерк. Зато он прямо с хода записал 260 стихотворение в пятнадцать строчек. Кто заглянул в его черновики и в буреломе правки чертыхался, признается: легенде вопреки он легкостью пера не отличался. Но потому-то гений и велик, и в том его отличье от таланта, что лезет к абсолюту напрямик, не соблазнясь полушкой варианта. Каким бы гладким ни казался он, 270 каким бы ни был крепким или броским, — как будто формулирует закон, открытый для полета Циолковским. А что? Видать, от века такова нехитрая, но тайная наука в строке аккумулировать слова посредством чувства и посредством звука. Ступень сгорает — вот и черновик. А варианты множат ускоренье. ...он попытался править, в этот миг 280 едва не загубив стихотворенья весьма простого. Вот и у Шенье в элегии почти что и об этом: одна компания в одном челне плывет, увлечена одним сюжетом, вдруг — вихрь, все гибнут, воет Аквилон (всегдашняя реакция на бурю), и только тот, кто спереди — спасен, расхлебывает не тюрьму, а тюрю, и разведя толикою слезы, 290 он примеряет впрок венец вилюйский, поскольку обручились две грозы одним кольцом — декабрьская с июльской. ...кто был повешен — утонуть не мог. А он бы мог. Вчера хотя бы. Впрочем, не утонул, но, может статься, срок повешенья не минул, но отсрочен? А строчки... Хорошо бы их в печать под звездочкой сигнальной анонима да поглупей название сыскать 300 и мимо Сциллы и Харибды мимо — в набор. Но совпаденье каково! Оскаленный утес, именье грека, еще дельфин... Откуда?.. Как его, того поэта из VI века? ...корабль захвачен варварами, он на берег вынесен разумным зверем... Еще звезда такая... О-рион? а, может, — А...? Ну, в словаре проверим.
IX Пиши да выраженья выбирай. 310 Мы не чета французам или туркам, зане у нас — народность. Николай был, подражая бабке, драматургом. Перебираясь в Царское село, на лоне незначительной природы он громоздил завистникам назло почти державинские обороты. Он в людях понимал и в лошадях, Но где тот зал на сорок миллионов? 320 И он играл на римских площадях за неименьем римских стадионов. И распушив гвардейские усы, И домиком остзейским сдвинув бровки, писал, писал (порой не без слезы) что? — всенародные
инсценировки. На среду: взять от каждого полку по взводу их да по две роты наших — в одно каре (он был не глуп) — к носку носок — и на колено. В память павших 330 читать на литургии литию по убиенным за царя и веру — уж если ограничился пятью, блюди себя. Придраться к офицеру, четвертого в шеренге наградить, а, впрочем, лучше третьего. Тогда же митрополиту площадь окропить, императрице ехать в экипаже — клин клином — возле статуи Петра орудья с передков и непременно 340 всем строем троекратное ура кричать в честь избавления от плена крамолы бунта. А на вторник то, что будет посильней, чем все премьеры, все эти бенефисы... жаль никто его там не увидит... для примера конечно бы не худо наблюдать и самому, но это неудобно: у нас под петлей любят оскорблять. С них станется. Он расписал подробно 350 куда, кому, и вслед за кем, и как, и как прибить табличку с именами, но тут Сперанский влез: нельзя никак табличку! Почему же? В каждом храме такая... Ну и что? Ах да, Пилат... Гляди, куда каналья намекает. Чуть увлечешься — каждый попрекает. Тем лучше. Пусть инкогнито висят. X Что значит жизнь, когда отворена и хлещет на булыжник, как из жерла? 360 Какая там заря, когда цена за пораженье — даже и не жертва, а только унижение. При всей возвышенности цели в перекрестных допросах выгораживать друзей, а прочих выдавать. И старцев постных просить о снисхождении, потом сознаться в преступлениях, в которых ни сном, ни духом, но стоять на том и утверждаться в самооговорах. 370 А тот: не ведаю... не говорил... не вовлекал... Мальчишки, аматеры, они сойдут, но если хватит сил, сойдутся бородаты и матеры. Один опять возьмет под козырек, другой ему в ответ земным поклоном... За что? За то, что в общество вовлек И этим спас, когда я был зеленым юнцом... И, вероятно, не у них нам спрашивать, в чем все-таки причина, 380 что минет век, и посреди живых такая заведется бесовщина, такие типы... Что там Николай? Он был весьма интеллигентным немцем. Умоемся кровищей через край. И оботрем кровавым полотенцем.
XI Но это после. А в 28-м в кругу друзей поэт придал огласке забавную историю о том, как ездил черт в извозчичьей коляске. 390 Московский литератор В.Титов, приятельских не преступая правил, списал ее для “Северных цветов”, а он благословил, но стиль поправил. И мы введем в четырехстопный стих, (фраппируя переводною позой) то, что однажды у Карамзиных поэт поведал нарочитой прозой: XII Кому случается гулять кругом Васильевского острова, в пути не мог не наблюдать противоречия серьезного 400 меж южной стороной и той, которая
нетерпеливо вда- ется длинною косой в дремотные ряды залива. По мере приближенья к ней узор украшенных камней ре- деет. Пышные строенья сменились хижинами. Но и те отстали. В отдаленьи едва проставлено пятно
зеленой рощи, а вокруг лишь пустыри да огороды и топкий, как болото, луг сползает в пасмурные воды. В уединеньи одичалом последнего из всех домов меж возвышением и валом волнуется заплывший ров. Что в нем? репейник да крапива. И летом невеселый вид. Но еще более
тоскливо, 410 когда зима преобразит все взморье. И
ледок озноба, и ров, и домик над скалой, укрыты саваном сугроба и скованы могильной мглой.
XIII Могильной мглой?.. Моги... Что
здесь теперь? А ничего — промышленная зона. Флотатора заделанная дверь, избыток фона — дефицит озона. Чуть сбоку — не гляди, что неказист, 420 раскинулся величественно-просто краснокирпичный комбинат “Марксист”, шорнокожевенное производство. И полно-те! — какая там скала, какой там грек (еще скажите — эллин!) Чудны твои, о Господи, дела: где утонул челнок — вознесся эллинг, сиречь судостроительный сарай — вот славного сближения образчик, сравненье, как его ни подбирай, 430 а все впустую — заурядный ящик. И тут не то, что Пушкину — куда! — Ахматовой пейзажа не узнать бы. Прошли года и выдохлась беда. Осталась скука да кошачьи свадьбы. Да вот еще: клочками пустыри — разбухшая береговая кромка, кирпич-железо-щебень — метра три культурный слой культурного потомка.
XIV Конечно, император не Пилат. 440 Вот так и выдать мертвые тела для погребенья родственникам? — дудки! Своей невольник доли, либерал, он все-таки пока в своем рассудке. Он помнит: подпоручишко, щенок, затеет с флигель-адъютантом драться, под пулю сунет жиденький висок — и поделом! — еще при жизни братца такое было, ну а что потом? Потом они потребуют собраться 450 на кладбище. Четыреста одних карет. Переверни — и баррикада, за гробом как-никак проходит цвет крамолы... Нет, нам этого не надо. Венки да речи, слезы да стишки, клянемся честью, мол, и все такое — на, выкуси! — всех пятерых в мешки да в извести поблизости с рекою — и заровнять. Ну кто виновен, кто 460 знал, что в срок откроется и это, когда войдет в расстрелянном пальто ночная тень беспечного поэта и позовет. И счастье, что она, вдова, гадая, где его могила, в его вину поверила сполна, не к жертве, а к герою приходила, и где другая у немой черты цветы сажала, место примечая, 470 она рвала могильные цветы и шла сквозь город в гроздьях иван-чая. Вы с рынка, анандревна? ваш букет, он вам к лицу, заметим по-старинке, какие-то поклонники? ах, нет, мы промахнулись — все-таки на рынке? На берегу
пустынных волн. И тут как громом: говорил тебе когда-то, гляди — во
глубине сибирских руд — по интонации самоцитата. 480 Кто это, муж? А, может, Мандельштам? Гляди, гляди, аукается славно: на бе-ре-гу пу-стын-ных волн — а там во глу-би-не си-бир-ских руд? Забавно, к чему бы вдруг? И поздно, как во сне, увидеть все... О Господи, как просто: на берегу, потом во глубине, и тоже без креста и вне погоста. ...Так значит, здесь и те? И это здесь? И как ни холодно, как ни постыло, 490 а надо — круг за кругом — через весь... и выжить, и сказать, что это было. Ей в ад сойти — привычно, как в метро. Облаяли? Такую не облаешь. Перо не шпага — потому перо над головой — захочешь — не сломаешь.
XV Когда бы мы затеяли роман, здесь непременно звонко брызнув шпорой, явился б лейб-драгунский капитан, тот самый Гонаропуло, который 500 в который раз мелькает за дверьми: чего же тянет автор, черт возьми! Да-да, войдите. Почему бы нет? Спешат слова на строчку нанизаться, вплетя в беллетристический сюжет живой портрет парадного мерзавца. Что значит служба? Служба есть талант поймать приказ да обернуться быстро. Он был талантлив, этот адъютант Татищева, военного министра. 510 Шестерка, да козырная... Дружок, вели спасать Российскую державу: тут приготовят с мясом пирожок, а кушать полицмейстеру Дершау. По мне бы проще в крепости во рву, да рядом усыпальница с царями. Другое дело, ежели в Неву — как говорится, в воду и с концами... Опять нельзя... А ежели всплывут? А с якорем? А ежели случайно 520 подденут бреднем? — и пойдем под суд, ведь это государственная тайна, и даже выше. Вот и разумей, какую нам загадку загадали: во-первых, чтоб подальше от царей, а во-вторых, чтоб люди не видали.
XVI Он подавленье бунта прогулял на императорском императиве, о чем и сообщает формуляр ин-фолио в Лефортовском архиве, 530 привез из Таганрога без потерь прах августейший, — бац! — и новый случай: по справочнику Аллера проверь — не отыскать кандидатуры лучшей в могильщики!.. Но что там из прорех сочится меж эпитетов нелестных? О как легко судить сегодня тех истории статистов бессловесных... Да в том же формуляре посмотри: 540 ну что с того, что вышел адъютантом? Вот ордена — их даже целых три: две Анны, а еще Владимир с бантом — все боевые. И зрачком в упор — медаль за Лейпциг. Что такое знаем про этих? Гонаропуло Егор на ратном поле не был негодяем. Где факел истины? Где кислый торф навета? Все перепроверить надо. А это кто? А это Бенкендорф 550 на фоне партизанского отряда. А это? Это Лунин, это наш. Поосторожней, он чужих не любит. А этот романтический типаж?.. Как кто? Его дружок Леонтий Дубельт. Вернемся. Что теснилось в голове? Что жгло в груди? Что вообще известно? Не он ли и рылеевской вдове открыл, где это проклятое место? Ведь знала же... Не этот ли Егор, 560 смотритель вечности в земной юдоли здесь поновлял некрашеный забор, и тот прохожий не через него ли узнал, что здесь, да, здесь! — скакун достал- таки Евгения копытом... Скала на займище, а проще — вал, подмытая руина на открытом (здесь частное владенье!) островке (150 на 300) — это летом, когда футштокский уровень в реке, 570 и посуху пройдешь... По эполетам о доблести не судят. Аксельбант — не аргумент. Споткнешься, обнаружив, — еще драгун и тоже адъютант не без таланта — Александр Бестужев. Соратники!.. Ах, Сашенька, прочти мне из Рылеева. Ты будешь в бане? Я с вами!.. Где расходятся пути? Ищи на плане Шуберта в спецхране. Тот Шуберт — он дотошный немчура, 580 не зря ж дразнили перцем и сосиской еще в кадетах... Вас открыть пора, о Моцарт картографии российской! Как цепко надо родину любить, чтоб так запомнить все ее извивы... А если с Пушкиным соединить? Итак — забор некрашеный, две ивы.
XVII Что стоит поиск? Если не найдешь утрату романтических иллюзий — 590 любой из результатов нехорош: вступая в жизнь, изволь ползти на пузе. Смирив гордыню, к истине ползи из тех пеленок байковых. Вот веник, вот стул, вот стол... Не то в такой грязи измажешься... А если в смысле денег — на поиски три тысячи рублей по безналичке, тот оброк, который, не знаю, по которой из статей внесен одной промышленной конторой. 600 Военные топографы — они лизали крыши лазерным прибором и привязались после всей возни по питерским церквям да по соборам. Потом еще бурильщики... Потом... Мы начали, но мы не завершили — что значит поиск? Маталлист в пальто навыворот и взрослые большие серьезные мужи — да как же их не помянуть во здравие? Такие 610 все разные — начальник очистных с “Марксиста”, и художник, и другие... Читатель потеряет интерес к перечисленью — экая плетенка! — историк, журналист и экстрасенс, и даже два советских негритенка. Еще ИРЛИ, а также ВСЕГЕИ, и трест ГРИИ, что в доме Бенкендорфа, и крепость Петропавловская, и... а что нашли? Да так, — немного торфа. XVIII 620 Неужто же и жизнь не удалась? Так и сойдем, не покачнув устоев. И только в школе волновали нас предсмертные речения героев. Когда взалкал поверженный атлант, о юность, как за ним не повторишь ты: опричник, дай свой подлый аксельбант, не то тебе придется вешать трижды! Как здорово про этот аксельбант, как вовремя!.. Лет эдак через десять 360 и мы в сердцах цедили вариант: Россия! Не умеют и повесить... У романтизма слишком яркий цвет, да натурально ягодки большие: на площадях 70-х лет не вешали, но как еще душили. Где брать героев, ведь герой — скала, а человек не камень —
протоплазма... А там и скука села у стола, надутая сестра энтузиазма. 640 Смущенною душою подытожь: увы... и только жены — декабристки. И правду не в учебнике прочтешь, в одной биографической записке: Когда они упали, я стоял шагах в пятнадцати от эшафота и подошел. Один из низ лежал, а он сидел, согнувшись в яме, кто-то стонал. Торчал проломленный помост, тут фельдшера позвали на подмогу... 650 Он попытался выпрямиться в рост, но подвернул ушибленную ногу, сел боком на бревне. Сочилась кровь из ссадины за левою щекою, еще не приказали вешать вновь, он поднял взгляд и произнес: какое несчастье... Говорил ли кто-нибудь еще о чем-нибудь — того не знаю. Тут вообще пошла такая жуть и спешка, ну а мы стояли с краю.
XIX 660 Что значит истина? Вопрос пустой. Он промолчит: спроси своих Сократов, когда она стоит перед тобой, чела не опустив и глаз не спрятав. Так что есть истина? Вопрос простой. Он улыбнется: это взгляд Шекспиров. И все?.. Ну да. Но в рукописи той, откуда мы и выбрали эпиграф для долгой нашей повести — пока идет сама, пойдем ли на попятный? — 670 так вот, в тетради есть одна строка... найдем ее — лист 95-й, дубль два (а самый главный пушкинист — все тот же Дубельт, быть неблагодарным ну как же можно, если каждый лист пронумерован вдумчивым жандармом?) Находим... Длятся ночи декабря!.. Что тут прибавишь?.. Вымарал. (Однако строка эта окончена не зря на всплеске восклицательного знака.) 680 В опальной хижине... И вновь обрыв — версификационный визг форсунок и вдруг: обломок дерева, обрыв — ничем не примечательный рисунок... А вот еще, на целый разворот, где виселиц гунявый подголосок... Но стоп. Не то и вправду разорвет поэму эту от избытка сносок. Грядет за юбилеем — юбилей, но тошно так — так тошно и кромешно 690 в эпоху маскультурных алтарей, ну в том числе и пушкинских, конечно. И не спасет настольной лампы свет от этой тьмы в кишеньи неустанном, когда газета на излете лет гагаринских придет с Афганистаном, и вспучится, как сукровица квас коричневый... Что это там погасло? Чур, чур! Да был ли мальчик? Здесь у нас Еще с 30-х Пушкин вместо масла.
XX 700 О чем еще? Да мало ли чего в архиве не полезет из-под спуда. Вот николаевский регламент о пехотной амуниции. Покуда мы дела ждем, чего ж не посмотреть? В дни самой первой годовщины бунта предписано полкам
гвардейским впредь носить лишь
сабли... Ерунда, как будто... Не ерунда, а очень мудрый шаг: еще не введена казачья плетка, 710 но вместо чести и дуэльных шпаг на брюхе полицейская “селедка”. Еще? О тех зачеркиваниях фигурных, с удивлением отметим, подмигивают на черновиках в 27-м году, и в 33-м. Обыкновенный ромб, бубновый туз, в нем слово, и штриховка как-то сбоку, как будто нервный тик, — такой конфуз его пера — ни смысла в нем, ни проку. 720 А поутру приходишь на раскоп, торчишь над ямой... Это ж ямы!.. Помнит о той могиле, и не спятить чтоб, зачеркивает слово —
и хоронит. ...Теперь по всей Смоленке эти рвы. Мы жили близко. Как-то в 41-м забрел сюда отец. Во рвах мертвы лежали ленинградцы... Кто-то в сером снегу привстал... Такое увидать мальчишкою... Он бросился к саперу: 730 там люди!.. А и вправду исполать тому, кому и это будет впору. ЭПИЛОГ — А я скажу вам: над Россией — рок, и если так дела пойдут и дальше... Так вот, мы коротали вечерок кавказский у известной генеральши. Рояль, шарады, шутки, легкий флирт — кружили, счастью своему не веря... В окне душистый лавр и пряный мирт. (Не тайная, но все-таки вечеря.) 740 Ведь прямо из окопов! Повезло. Хотелось отчубучить
или сбацать: тринадцатое — чертово! — число, и приглашенных (вышло так) тринадцать. Был Пушкин Лев Сергеич, Трубецкой, ну, словом, от
майора до поэта, и вдруг такой повеяло тоской, когда Мишель заговорил про это: “Пятнадцать лет, а, кажется, вчера...” Сказал и встал, и стал еще бледнее: 750 “За убиенных Павла и Петра, Кондрата, Михаила и Сергея!.. Мартыш, а ты не выпьешь?” “Я не пью за эту сволочь”. Музыка увяла, И время растянулось, как в бою. “А этого тебе не будет мало!?..” Девицы в обморок. Мартынов за кинжал. А тот насмешливо: “Ты стал большим черкесом!” “Я сделаю, Мишель, чтоб ты молчал!” ...Он посмотрел впервые с интересом 760 (вот, как сейчас, я вижу их двоих и этот взгляд сквозь сумрак омертвелый) и поклонился, и промолвил стих евангельский: “Что делаешь, то делай”. 1987
— 2000 ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ОСТРОВУ Пойдем от скорбного ахматовского прозрения: Пушкин искал (и нашел!) тайную могилу казненных декабристов. Этот гипотетический факт, не запечатленный ни в воспоминаниях современников, ни (по счастью) в документах Третьего Отделения, уже в наше время был обоснован исследованием Г.А.Невелева (“Истина сильнее царя”, М., 1985) и подтвержден поисковой экспедицией, работавшей на Голодае в 1987 — 1989 годах. Гать у Пушкина даже не нарисована, а лишь намечена несколькими штрихами. История поиска захоронения повешенных на кронверке Петропавловской крепости “внеразрядников” начинается с лета 1826 года. Документально подтверждено, что вдова Рылеева знала место тайной голодаевской могилы. Не было оно секретом и для петербуржцев. Власть сама выдала свою же тайну: в первый год при могиле до холодов стояли часовые. После середины XIX века место это было затоплено Невой, утрачено и забыто. С 70-х годов начались новые поиски. Летом 1917 г. при прокладке водопроводных труб за Смоленским кладбищем близ Голодаевского переулка был обнаружен гроб с прахом военного первой половины XIX века. Об этом сообщил петроградский журнал “Огонек” № 23. Экспертиза показала, что эполеты и мундирные пуговицы относятся к постдекабристскому времени, а само захоронение к кладбищу самоубийц. В 1926 г. поиск был продолжен, и хотя результатов он не дал, на Голодае было решено установить памятник. (Позднее он был перенесен в сквер у соединения Наличной улицы с Уральской, где стоит и доныне.) Мой поиск начался с атрибуции серии голодаевских зарисовок в рабочих тетрадях Пушкина. Новые материалы, в том числе пушкинская французская запись с датой и местом могилы казненных, его же чернильный набросок топографического плана (1828 г.) и рисунок голодаевского пейзажа с указательной стрелкой, направленной на место захоронения казненных (под первыми строками “Медного всадника”), и, кроме того, сводка свидетельств современников и топографическая привязка руководителя этих похорон обер-полицмейстера Петербурга Б.Я.Княжнина, позволили локализовать на плане Ф.Шуберта (1826 — 1828 гг.) место захоронения Кондратия Рылеева, Павла Пестеля, Михаила Бестужева-Рюмина, Сергея Муравьева-Апостола и Павла Пестеля. Ленинградские военные топографы перенесли точку на современный план Петербурга, и было проведено бурение более чем пятидесяти скважин (по квадратной сетке со стороной ячейки в два метра). Работы проводились сотрудниками ВСЕГЕИ. Обработкой проб занимались две лаборатории МГУ и ЛГУ. На глубине около пяти метров от современной дневной поверхности было обнаружено пятно вторичного белка и аномальное превышение фона по кальцию и фосфору. Пик фосфора соответствовал его весу в телах пятерых взрослый людей, а сумма кальция говорила о двух пудах извести, использованной могильщиками. После этого данные бурения были переданы в столичный ВНИИ МВД. Проанализировав описание проб, криминалисты установили наличие древнего перекопа в районе скважин № 1, 2 и 3. Во всех остальных скважинах слои грунта оказались непотревоженными. Когда проанализировали пробы из скважин, попавших в старинную яму, в них нашли фрагменты костной ткани, покрытые слоем гашеной извести. Вывод московских криминалистов: обнаружено старинное захоронение (возможно, с применением негашеной извести). От проведения раскопок наша экспедиция отказалась по соображениям не столько техническим (прах казненных ныне покоится на почти шестиметровой глубине, а с двух метров начинается плывун), сколько моральным. Подлинники экспертиз были переданы в Музей истории Ленинграда, а материалы, относящиеся к Пушкину, в Пушкинский Дом. Результаты Голодаевской экспедиции опубликованы отдельной брошюрой (Андрей Чернов. Скорбный остров Гоноропуло. М., 1990). В 1990 г. на территории судостроительного завода “Алмаз” (остров Декабристов, Уральская улица, 19) над этой братской могилой силами сотрудников и рабочих завода был установлен памятник. В Путеводителе автор указывает или номер начального стиха каждого, требующего пояснений фрагмента, или номер стиха, содержащего ключевое слово. 1 — поверх пушкинских рисунков с пейзажами декабристской могилы в тетради ПД 836 (лето 1827 г.) набросан черновик стихов о том, как в борделе гуляют после работы палачи, а рядом в той же тетради рецепт от гонореи с непроставленной дозировкой. Академическое непонимание поэтического пушкинского “шифра” обернулось вульгарной сплетней. 29 — литорея — старинная система шифровки. 43 — известная в брежневской Москве дама из книжного спецраспределителя Союза писателей. 50 — французская запись “14 июля 1826 Гонар<опуло>“ сделана крайне разбавленными, по сути симпатическими чернилами в тетради ПД 838. (В этой же тетради и пушкинский автограф “Ариона”.) Фамилия владельцев островка была Гунаропуло, но писалась по-разному: Гонаропуло, Гуноропуло и т д. Во второй половине XIX века Н.А.Некрасов, как и Пушкин в свое время, писал “Гонаропуло”. В первой четверти XX века на топографических планах утвердилось написание “Гоноропуло”. Остров Гоноропуло входил в состав острова Голодая (так же, как сам Голодай входит в состав Васильевского острова). 71 — см. “Воспоминания М.А.Гунаропуло” (“Русская старина”, 1917, № 3, с. 360). 99 — дату пушкинского посещения Голодая мы установили следующим образом: под автографом “Ариона” стоит шифрованная помета “16 июля / 7” (семерка в знаменателе обозначает 1827 г.), но 15 июля в полдень после двухнедельной засухи на Петербург и впрямь обрушилась сильная гроза. В стихах 1830 г. под одним из голодаевских рисунков Пушкина читаем: “Сюда погода волновая Заносит утлый мой челнок”. 204 — письмо к С.А.Соболевскому написано утром 15 июля 1827 г. 285 — Аквилон — северный ветер. С 15 июля в то лето зарядили дожди. 325 — всенародная инсценировка — выражение из записной книжки Андрея Платонова (середина 30-х годов). Николай I сам расписывал обряд казни (13 июля 1826 г.) и церемонию “очищения” Сенатской площади (14 июля 1826 г.). Некоторые подробности церемонии мы заимствовали из приказа Дибича. 352 — дощечки с именами казненных на виселице в последний момент были заменены кожаными нагрудниками с надписью “Цареубийца”. 386 — повесть “Уединенный домик на Васильевском острове”, записанная В.Титовым со слов Пушкина, была выправлена поэтом по рукописи и опубликована в “Северных цветах на 1829”. Первая ее страница (по догадке Анны Ахматовой) представляет из себя путеводитель к декабристской могиле и, очевидно, вписана в текст самим Пушкиным: “Кому случалось гулять кругом Васильевского острова, тот, без сомнения, заметил, что и т. д.” Если бы Ахматова могла видеть засекреченный при советской власти план Федора Шуберта, она сама бы указала точку, к которой приводит этот путеводитель. Пушкинский маршрут (строго по названным им приметам) выглядит так: надо идти по берегу Васильевского острова по направлению к косе, расположенной на северной его оконечности и вдающейся в залив напротив Петровского острова (т.е. идти от стрелки Васильевского мимо порта, Тучкова моста, далее через Смоленку на Голодай). На Голодае вы идете мимо огородов, которые с левой стороны замыкаются рощами. (Это рощи Смоленского кладбища). И выйдете к последней возвышенности, украшенной одним или двумя домами и несколькими деревьями. На плане Шуберта в этом месте мы упираемся в горку, на которой стоит “избушка рыбаков”. За горкой — ров, а за рвом вал на берегу острова Гоноропуло (запишем этот урбоним в его позднем картографическом варианте). Вал был полуразрушен после того, как наводнение 7 ноября 1824 года смыло с “последней возвышенности” артиллерийскую батарею, запиравшую вход в Малую Неву. Дальше — взморье, “луг, топкий, как болото”. (Именно здесь весной 1825 г. найдут и похоронят героя “Медного всадника”.) Пушкин до скрупулезности точен: скажем, бор на противоположном берегу Петровского острова и впрямь выходит клином к Малой Неве только напротив этого места. “Привязка” Пушкина совпадает с привязкой Княжнина. Обер-полицмейстер сообщал, что когда он смотрел со скалы, то видел две другие, между которыми прямая линия указывала на место могилы декабристов “в прибрежных кустах”. На всем низменном побережии Голодая в 1826 г. было лишь две “скалы” — обрыв “последней возвышенности” и в трех десятках метров от нее стрелка подмытого вала на острове Гоноропуло, у которой и была вырыта инженерной командой Петропавловской крепости огромная яма. Княжнин смотрит от брандвахты Петровского острова, а с этой точки “прямая между двумя скалами” проведена самой природой. Это гребень “последней возвышенности”, нисходящий долу и как бы действительно указывающий на место в двух-трех метрах южнее стрелки вала. (Подробнее см. “Скорбный остров Гоноропуло” с. 5, 13, 14 и 16.) 440 — сравни с мемуарами начальника охранки: “Полиция отдала распоряжение не отдавать трупов родственникам. Публичные похороны не были разрешены. В полной тайне, ночью, убитые были преданы погребенью”. Это не о 14 июля 1826 года. Это о 9 января 1905 г. (А.Герасимов. На лезвии с террористами. Париж. 1985, с. 27 — 28). 442 — пушкинская характеристика мужа Ольги Лариной, в которой
звучит анаграмма “Николай”: “уЛАн, своеЙ невольНИК дОЛи”. 444 — в сентябре 1825 г. похороны члена Северного тайного
общества подпоручика К.П.Чернова стали первой в России политической
манифестацией. На месте дуэли Чернова и Новосильцева в Лесном парке осенью
1988 г. установлен памятник. 459 — ахматовская догадка, позже воплощенная в ее блистательной статье “Пушкин и Невское взморье”, связана с поисками могилы Николая Гумилева, предпринятыми Ахматовой в начале 20-х. По первоначальной версии расстрелянных захоронили именно на Голодае. Позже Ахматова считала, что тело Гумилева предано земле в Бернгардовке. 499 — Егор Афанасьевич Гунаропуло — сослуживец Александра Бестужева-Марлинского, петербургский сосед К.Ф.Рылеева (их дома были на Мойке рядом, хотя и по разные стороны от Синего моста), участник Отечественной войны и Заграничного похода, образованный молодой человек, знавший несколько иностранных языков, адъютант главного следователя по делу декабристов военного министра А.И.Татищева. На Голодае близ острова с их именем три брата Гунаропуло владели мызой. По “Указанию жилищ...” С. Аллера за 1822 г. братья Гунаропуло — единственные дворяне-землевладельцы на всем Голодае, и совершенно невозможно представить, чтобы без их участия тела казненных были захоронены на их земле. Опыт в государственных “могильных” делах у Е.А. Гунаропуло был: в конце 1825 г. он сопровождал из Таганрога тело Александра I. В конце 1827 г. Егор Гунаропуло уходит в отставку, и след его теряется. Брат Егора — Феопемпт был до 1822 г. одним из известнейших в России масонов, хорошо знал Рылеева, Пестеля и Сергея Муравьева-Апостола. О своей встрече с Феопемптом утром 14 декабря вспоминает на следствии Сергей Трубецкой: Гунаропуло был потрясен случившимся, повторял “Беда! Какая беда!”, а потом отправился на Сенатскую площадь смотреть, как развиваются события. Третий брат — Афанасий Афанасьевич в 1834 г. представлялся царю в качестве нового белостокского губернатора. На приеме Николай сказал, что назначает его не потому “что он знаком с ним” (то есть не за какую-то оказанную ему, Николаю, услугу), а “по представлению князя Долгорукого” (“Русская старина”, 1878, № 7, с. 418). Закончил царь ту аудиенцию весьма примечательным пассажем с реминисценцией из фальконетовского памятника: “Поляк — всегда поляк!.. Он будет виться у ног твоих, будет лизать их, пока не доберется до шеи, а там задушит тебя!” 513 — Дершау — полковник, василеостровский полицмейстер, которому обер-полицмейстер перепоручил хоронить казненных. 544 — поэтическая вольность: Е.А.Гунаропуло участвовал в сражении под Дрезденом. 569 — кронштадтский футшток — нулевая отметка уровня Мирового океана, специальный прибор установленный в Кронштадте Петром I. От уровня кронштадтского футштока и сегодня отсчитываются все высоты России. 578 — на Голодае генерал-майор Федор Шуберт работал как раз в 1826 — 1827 гг. Именно план Шуберта, на основе которого сделаны и современные точные планы Петербурга, позволил с точностью до 1 м определить место декабристской могилы и обнаружить ее. 643 — см. заметку “Со слов присутствующего по службе при казни” в ПСС К.Ф.Рылеева (М., 1907, т. 2, с. 19). 616 — ИРЛИ АН СССР (Пушкинский Дом), Всесоюзный институт геологических исследований, Ленинградский трест геологических разысканий. 670 — В тетради ПД 838 на листе 95/2 под строкой “Длятся ночи декабря” стоит восклицательный знак. Таков эмоциональный самокомментарий Пушкина ко второму, политическому смыслу этого стиха. Ниже на листе — самый подробный изо всех голодаевских пейзажей Пушкина: ров и вал на острове Гоноропуло, “последняя возвышенность” с покосившейся “избушкой рыбаков”, дорога и т.д. Две экспертизы, сделанные независимо друг от друга архитектором П.С.Прохоровым и академиком Б.В.Раушенбахом, подтвердили идентичность этого рисунка и голодаевского пейзажа (по плану Ф.Шуберта). Но совпадают не только детали местности и их пропорции. Некоторые “летучие черты” пушкинского рисунка становятся понятны только при сопоставлении с планом. Вот, например, гать. Она у Пушкина даже не нарисована, а лишь намечена несколькими штрихами. А вот бревно, перекинутое через ручей в самом узком его месте (иначе как через него на остров Гоноропуло не попадешь). На плане середины XIX века видно, что именно там, где Пушкин нарисовал это бревно, будет устроен мостик. Словом, можно утверждать, что второго такого пейзажа на всей нашей планете просто не было. 700 — “...во всех Гвардейских пехотных полках вместо шпаг, ныне употребляемых, носить пехотные сабли”. (Приказ по гвардии от 12 декабря 1826 г.) Этим приказом Николай I искоренил шпагу как символ дворянской чести. 712 — ранее эти графические знаки никак не объяснялись исследователями. 724 — речка Смоленка, отделяющая Голодай от Васильевского, до XX века звалась Черной. В блокаду рвы для братских захоронений умерших от голода, прокладывались серией взрывов. Позже значительная часть этих могил была застроена жилыми домами. 732 — ссора Лермонтова и Мартынова произошла в доме у генеральши Верзилиной в пятнадцатую годовщину казни декабристов. |