Старая Ладога. Случайные находки одного лета:

• Оселок (Земляное городище; отвал),

навершие плетки в виде головы сокола (XII в., берег Волхова),

скандинавская хрустальная подвеска на серебряной проволоке

(X в., Земляное городище; отвал),

глазчатые бусы

(VIII–IX вв., берег Волхова и отвал на Земляном городище),

бронзовая подвеска с солярным знаком (берег Волхова),

домонгольское овручское пряслице

(огород на Земляном городище)

Фото А. Ч.

11. СКРЕБОК СКРЕБКУ РОЗНЬ

Очень многое в деле зависит от того, сам ложится ли инструмент в руку, или его надо держать да еще и удерживать.

Это относится и к шпаге, и к пиле с мотыгой, и к авторучке.

Мой сын Сашка еще школьником обнаружил на даче в Тарусе неолитическую стоянку и с тех пор не уставал поражать меня столь продвинутым дизайном каменных ножей, скребков и топоров, что иногда я просто отказывался верить в зримую реальность этих чудес. Только для этого мало видеть эти вещи в музейной витрине, надо самому взять их в руку. (А за последние несколько тысяч лет рука человека мало изменилась.) Правда, более всего изумил меня некий, совсем грубый с виду палеолитический комбайн с оплывшей от времени и струй Оки крупной ретушью В нем соединились три инструментарных позиции: возьмешь эдак – скребло, чуть сдвинешь ладонь – она врастает в соседние складки камня и получается лощило, перевернешь – мощное дробило, или, если угодно – топор. Но и то правда, что держать эту штуковину надо было как-то по-особому, не так, как мы привыкли держать инструмент. Руке вроде бы удобно, но в ней начинают работать какие-то странные и дикие созвучия мышц, возникает пластика, напоминающая, пожалуй, пластику хищной птичьей лапы.

Однажды я привез этот «комбайн» в Питер и на какой-то выставке показал Анатолию Николаевичу Кирпичникову. Профессор высоко оценил Сашкину находку: «Забери и спрячь, а то с милицией приду изымать!».

А вот любшанский скребок (случайная находка, а потому она пока у меня, а не в музее). То ли неолит, то ли ранний железный век:

• Любшанский скребок.

Крохотный ножик/скребок с бритвенно-острой режущей кромкой, похоже, экспортная штучка (в наших болотах такого камня, кажется, нет). Поскольку подержать его вы можете только взглядом, поверьте на слово: эти искусственные выбоины сделаны точно под большой, указательный и средний палец изящной женской руки. Сам не пробовал, но подозреваю, что чистить этим приспособлением ладожского осетра одно удовольствие.

12. ЗОЯ И ЕДИНОРОГ

В конце октября 2005-го на сайте altladoga.narod.ru появилось сообщение:

25.10.2005 20:58:25

сегодня ночью умерла Зоя Дмитриевна Бессарабова (Гирьковна)

В скобках ладожское Зоино прозвище, давно ставшее вторым ее именем (даром, что заглазно). Весовые арабские гирьки были тайной и многолетней страстью Зои. И как о любой сильной страсти знали об этом все.

Ничего патологического или странного, никакой «сверхценной идеи» или занудства в этом ее увлечении не было. Такова норма подлинного профессионализма: Акакий Акакиевич любил буквы, Пушкин строчки, а Зоя Дмитриевна гирьки. Но любовь – всегда вызов окружающим («Ха-ха-ха, хи-хи-хи – Дельвиг пишет стихи!»)

Ровно десять лет назад мы шли с Евгением Рябининым в крепость на официальную пьянку, и бес меня попутал впервые завернуть на отвал А. Н. Кирпичникова[1]:

– Пойдем, посмотрим?..

...Рябинин, разумеется, на чужой отвал не пошел, но согласился подождать. Перекуривал он недолго, потому что я поднял первую попавшуюся щепку и только раз ею ковырнул.

И оно сразу выкатилось.

Тогда мне и показалось впервые, что вещь, найденная в земле, увидев человека вскрикивает. И тут же стремится укатиться и спрятаться. (Кричит, конечно, собственная твоя радость. Когда через год я найду половнику желто-синего глазка, то мой вопль услышат, наверное, и в Новой Ладоге.)

Это самое оно оказалось бронзовым четырнадцатиггранником, а на боках с четырех сторон были продавлены по две пары точек. Мне показалось, что это забитые землей отверстия. Я сорвал травинку и стал ею ковырять. Но дырки не проковыривались.

– Смотри, Евгений Александрович, какая странная бусина...

Рябинин затушил бычок и поднес находку к глазам:

– Да, странная. Тем более что и не бусина.

– А что?

– Арабская гирька для взвешивания дирхемов.

• Гирьки. Две с берега Волхова,

но маленькая – с того же отвала

на Земляном городище (раскоп № 2).

– А дырки почему недоделанные?..

– Не дырки, а маркировка. Одно углубление – одна единица веса.

И, закрывая тему:

– Ну, поздравляю, только Зое Дмитриевне не показывай.

Мне говорили, что по неписанному закону найденное не в слое может остаться у нашедшего[2]. Но что-то в голосе моего нового товарища (познакомились мы всего с месяц назад) меня насторожило.

– А это что, – ценность?

– Ценность? Я за такое бутылку шампанского выставлял. А это первая, найденная не в сопке, а на поселении. (Эта «яма» Анатолия Николаевича для меня гирькой начнется, гирькой и закончится. Это позже рябининские приучат кирпичниковских к металлоискателю, и гирьки с отвалов исчезнут.)

– Зоя Дмитриевна – это кто?

– Хранительница фондов. Она о гирьках статью пишет. Уже лет двадцать.

– Так давай ей и подарим.

И впервые Рябинин посмотрел на меня как-то со значением. (Должно быть, в эту минуту мы и подружились.)

Уже у входа в крепость встретили Надежду Милютенко, тогдашнего замдиректора по науке:

– Дивись, Надежда, что я у Кирпичникова в отвале отрыл!..

Поскольку Милютенко охнула, успех надо было развивать:

– Там еще весы, но они золотые, тяжелые, я их пока прикопал...

По ошалелому взгляду Нади понял: когда человек не верит своим глазам, он может поверить во все, что угодно.

В крепостной башне народ уже пировал, нас вбили на скамью с краю.

Освоившись, я поднял тост и сказал, что мы с Рябининым пришли не с пустыми руками, и кто, мол,  здесь Зоя Дмитриевна?

Оказалось, что хранительница фондов сидит на другом конце длинного стола. Я пустил гирьку по цепочке, а хранительница извлекла из-под лавки большую сумку, покопалась в ней, достала очки, аккуратно развернула целлофановый пакетик от пачки сигарет (это как я сообразил в тот день, – самый удобный футляр для временного хранения мелких находок). И углубилась в созерцание. А после проделала все в обратном порядке и, даже не взглянув, в мою сторону, спрятала гирьку за корсет.

Но женщины непредсказуемы, и с тех пор Зоя допускала меня в фонды в любое время.

А я каждый год старался найти местных мойщиков берега (в основном этим занимаются не ладожане, а волховстроевские) и купить для Зои хоть одну ее любимицу – не бронзовую, так железную, не четырнадцатигранную, так хоть «боченок».

За это через несколько лет и услышал: «Что-то вы, Андрей Юрьевич, в этом году без гирьки...».

А когда я привез ей показать пирамидальный разновес (бронза, XIII век, Золотая Орда), подаренный мне поисковиком Костей Смольниковым, Зоя Дмитриевна меня из фондов не выпустила: «Андрей Юрьевич, вы должны оставить это здесь».

И тогда я понял, что даже Ладога здесь ни при чем. Зоина любовь распространялась на все гирьки мира.

Только статью о них она, кажется, так и не написала.

Впрочем, с этой темой не справился даже академик. В Новгороде Валентин Лаврентьевич Янин как-то мне пожаловался, что по молодости занимался весовыми арабскими эквивалентами, однако «ничего путного не получилось».

Наверное, я знаю, почему. Пусть одна точка на боку – это около грамма. Только ведь и в древности продавцы умели обвешивать с помощью подложных разновесов.

Однажды, если не ошибаюсь, в конце восьмидесятых, в музей пришел местный житель и принес сразу четыре гирьки, подобранные им на Победище. Зое бы радоваться, но она потребовала: покажи, где взял! Посетителю скрывать было нечего (не его вина, что размыло погребение в поле уже раскопанной сопки), и он готов был сходить туда хоть завтра, но Зоя уже вооружилась ножом: «Прямо сейчас!» Нож был большой, археологический, и мужик благоразумно сдался. Этим ножом через полчаса она извлекла из грунта еще пару мелких гирек и роскошного бронзового конька.

• Конек-единорог. X в.

Бронзовая весовая гирька,

найденная в полé разрушенной сопки урочища Победище

хранительницей фондов

Староладожского музея

Зоей Бессарабовой.

Фото Андрея Усова

•Зоя Бессарабова показывает

посетителю фондов своего конька.

А потом скажет: «Я вижу,

что вы с ним попрощаться не можете.

Вы его поцелуйте,

и тогда он вас отпустит.

Я всегда так делаю».

1996 г.

Фото Андрея Усова

Зоя заботилась о своем коньке, как о котенке. Иногда единорог даже жил не в фондах, а у нее дома. А когда я предложил снять с конька слепок и сделать сувенирные отливки, запротестовала: «Пусть скульптор работает по фотографиям. Или хоть прямо в фондах. Конечно, Людмила Александровна может мне приказать, но знайте, я – против того, чтобы снимать слепок».

– Почему, Зоя Дмитриевна?

– Потому что это плохо скажется на патине.

Она не хотела, чтобы ее конька мучили.

А еще я так и не смог убедить ее, что ее улыбающийся конек – это единорог («Всё вы, Андрей Юрьевич, придумываете!). Но это придумал как раз не я. Это при пересъемке первым увидел Вилли, то есть Андрей Усов. А потом (без моей подсказки) еще и Нина Аршакуни, которой я подарил усовскую фотографию.

На голове у конька чуть изогнутый рог, а не два сросшихся уха. Просто в западноевропейской традиции рог у этого чудо-зверя принято было изображать растущим прямо изо лба. А тут всё, как положено мужчине, а уши словно бы сливаются с рогом и переходят в него.

Этот средневековый покровитель романтических дев был самой большой радостью одинокой ее жизни.

24 ноября 2005