ТРИ ИМЕНИ АВТОРА

                   «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

ПРЕЗЕНТАЦИЯ НАХОДКИ. ПИСЬМО МОСКОВСКОМУ БАРДУ АН. АН.

Андрей!

Я обещал тебе пересказать тебе сюжет с автором «Слова».

Мне самому интересно, можно ли это внятно сделать в письме, или только в длиннющей научной и для большинства читателей маловразумительной статье.

Если докажу, что автор «Слова» наконец-то нашелся, то вместе с прозвищем или псевдонимом Ходына, что мелькает в конце поэмы, мы будем знать аж три его имени. Но все принадлежат одному лицу: у русского человека в XII в. одно имя было славянское, другое греческое, данное при крещении, ну а от прозвищ никто не застрахован. А поскольку оказалось, что наш поэт еще и князь, то будем иметь удовольствие лицезреть его портреты на свинце (в Новгороде уже пять его печатей найдено), и еще найдут (это см. в четвертой части этой работы).

Я никогда не играл в поиски автора «Слова» (полагая, что это не занятие, а диагноз), но по весне полез за справкой в Ипатьевскую летопись, наткнулся и застонал от обиды: ни Лихачеву, ни Панченко, ни Берестову уже не показать.

Итак, Владимир Святославич (Андрей Михайлович – по Янину, если, конечно, академик правильно атрибуировал принадлежность Владимиру свинцовых печатей с изображением архангела Михаила и апостола Андрея) Черниговский, (в 1180–1181 г. и Новгородский).

Наш с тобой тезка. С чем и поздравляю.

Даже если бы он не написал «Слова», все равно это был бы первый русский интеллигент (в радищевском, декабристском и народническом смысле слова: то есть тот, кому не за державу обидно, а больно за людей).

Зимой 1181 г. на речке Влене (сорок верст от Переславля Залесского) он насмотрелся, как лютуют половцы, выпущенные его отцом на города Владимирской земли. (Первым тогда пал Дмитров.) Остановить отца молодой человек не мог, но сам в том душегубстве не участвовал. Новгородская первая летопись отмечает, что все новгородские дружинники Владимира Святославича возвратились домой «сдрави». То есть не было раненых, и, значит, свою душу и свою дружину юный князь от греха уберег.

Если я прав, и «Слово» действительно написал Владимир Черниговский, он еще и великий поэт (в пушкинском понимании, ибо помимо Божьего дара имел человеческую совесть).

Он не писал историю копьем, хотя от именно него все этого ждали. (Почему так – скажу чуть позже.)

К тому же Владимир Черниговский никогда не приводил половцев на Русь.

А отец его Святослав Киевский очень даже приводил.

Вот что говорит поэт о княжеских распрях (цитирую в своем переводе):

Ибо князья с погаными брань прекратили.

Брат говорит брату:

– И твоё, мол, – тоже моё!

Тогда же князья про малое

промолвили: – Вот великое!..

И каждый выковал крамолу на себя.

А поганые набегами

рыщут с победами

по тебе, Русская земля.

И таких пассажа – целых четыре.

Это равный говорит с равными. Никакой монах-книжник, никакой дружинник или боярин в средние века о таком и подумать не мог: архаичная регламентация распространялась на все сферы жизни, включая, в первую очередь, самосознание. Впрочем, было одно единственное исключение – Новгород. Там уже полвека как не стелились перед князьями, а нанимали их на службу. И легко расставались, по-простому указав на вече на ворота. Потому логичней всего будет допустить, что поэт – пропитавшийся республиканским духом новгородец.

При этом Автор обходит то, что сами русские князья (и в первую очередь Ольговичи и сам Святослав Всеволодич) и приводят половцев на Русь. И речей, осуждающих практику приглашения половцев, поэт в уста Святославу не вкладывает (это было бы издевательством над им же и возвеличенным Святославом). Так может говорить тот, кто весьма близок Святославу, но при этом с его политикой не согласен и считает, что надо перестроить систему отношений правящей элиты и покончить с княжескими «крамолами». А иначе Русская земля погибнет (поэт понимает это за полвека до порабощения Руси монголами). Двойственность авторского отношения к Святославу и говорит нам о том, что автора «Слова» следует искать среди тех, от кого Святослав может выслушать тактичную по отношению к нему самому, но при этом беспрецедентную и убийственную филиппику. Понятно, что Автор находится в непосредственной близости от Святослава. Но то, что при этом он может отважиться на столь страшные речи, сужает круг наших поисков до нескольких человек –  я имею в виду сыновей великого князя.

То, что писал поэму князь, понял еще в 1930-х В. Ф. Ржига. Кругозор не дружинника и речи несусветные – приговор всему правящему классу. (Потом, правда, Ржига утверждал, что автор из народа и выражает интересы киевского веча. Но к последней четверти XII в. веча в Киеве уже не было.)

Автор тактично обходит то, что половцев на Русь сами русские князья и приводят (и в первую очередь – его собственный отец). Выставлять на посмешище им же и возвеличенного отца поэт не хочет. И так все ясно. Да и не в том дело. Надо перестроить систему отношений правящей элиты и покончить с княжескими «крамолами». А иначе Русская земля погибнет (поэт понимает это за 40 лет до Калки и за полвека до порабощения Руси монголами).

Мальчиком, не вынув меча, он опрокинул Мстислава (будущего Безокого, а не Мстислава Храброго, как я тебе писал в первом варианте этой эпистолы). И тем посадил на Владимирский престол Всеволода Большое Спасибо (скажем так об этом Гнезде, а почему см. ниже).

Этот сюжет С. М. Соловьев излагает по Лаврентьевской летописи, не сверившись с Ипатьевской (детская ошибка великого историка). А в последней такие подробности, что фабула та, да сюжет иной.

История такая: после того, как бояре зарезали Андрея Боголюбского, его братья Всеволод Большое Гнездо и Михаил (все трое – сыновья вашего московского Юрия Долгорукого) укрылись в Чернигове у Святослава Всеволодича, будущего центрального героя «Слова». Наконец, владимирцы попросили Михаила на княжение. Силенок было мало, и Святослав отрядил с ними юного сына Владимира (первое упоминание в летописи об этом княжиче).

Благополучно миновали мал-городок Москву (рекомый Кучков, как отмечает летописец), но на подходе к Владимиру их поджидал непобедимый Мстислав Храбрый.

Мстислав хорошо подготовился. В 15 верстах от Владимира и сегодня расположен Николо-Волосовский монастырь. Он на месте капища Велеса, что известно из краеведческих публикаций середины XIX в. (я с матушкой настоятельцей Евфимией уже не раз говорил по телефону, так вот, стоявшая там на холме деревенька Велисово – так! – умерла только пару лет назад, а валуны у них в монастырской клумбе, как им археологи объяснили, с капища, потому как со следами характерной для «Велесовых камней» обработки – стесаны с одной стороны).

Юрьевичи прошли капище с его «святым источником» (он жив до сих пор, и люди к нему приходят из самого Владимира), стали подниматься на холм... Тут-то на них сверху и грянул Мстислав Храбрый (христианское его имя Георгий).

Однако он слишком хорошо продумал ситуацию, став рабом собственного, казалось бы, гениального замысла, а эффект его появления и впрямь был столь ошеломляющим, что... все развернулось для Мстислава ровно в обратную сторону.

Мстислав ударил «из загорья» (деревня Загорье там и сейчас в нескольких верстах), предварительно расписав роли и себе, и Юрьевичам. Получалось, что он в роли Перуна-громовержца, а вползающая на холм змеей колонна Всеволода и Михаила – это змей-Велес. По основному мифу (см. Иванова и Топорова) Перун должен поразить Велеса именно на холме или гром-камне (привет Медному всаднику).

Для пущего эффекта дружина Мстислава выехала «вся в броне, как во льду».

До того времени на Руси не видели западноевропейского цельнометаллического доспеха, были только чешуйчатые, ну и кольчуги, конечно. Представь катящуюся под гору лаву, сияющую и громыхающую доспехами. И летит она на мальчишку, который идет впереди войска Юрьевичей с небольшой дружиной. И, кстати, впервые в деле (ему лет 15, плюс-минус два).

Ударили, захватили стяг. А мальчишка, не успевший даже меча вынуть, почему-то все стоит, как вкопанный. Вниз не катится, идущих сзади союзных ему Юрьевичей бегством своим не опрокидывает. И ребятки его тоже, хоть и стяг потеряли, но под гору не бегут, жмутся вокруг княжича.

Мстислав, опытный вояка. Он тут же смекнул: что-то здесь не так... Видимо, – ловушка. Он слишком многим рисковал, и потому (на всякий случай) сам откатился на исходную позицию, на вершину холма.

Ловушки не было. Мстислав вновь изготовился. Но время было упущено: Юрьевичи уже развернули боевой строй.

Несостоявшийся Перун-громовержец и Георгий Храбрый пошел было вновь в атаку. Но передумал и передумал поздно, уже после того, как в дело вступили лучники. Видимо, он сам был потрясен провалом своей затеи. И потому вдруг развернулся и на глазах изумленных Юрьевичей дал деру, при этом «бросив стяг» (трофейный). Разумеется, чтобы за ним не гнались.

Было это накануне празднования Боголюбской иконы Божией Матери, так что чудо было налицо.

Но больше всех перепугался Всеволод Большое Гнездо: он, одарив княжича прямо на поле боя, отправил его к отцу, «на Русь», то есть в Чернигов. Угадай, – почему?.. А потому что, войди они во Владимир с Владимиром Святославичем, горожане провозгласят князем не заболевшего в дороге Михаила (его несут на носилках и вскоре он умрет), а юного героя, через подвиг которого Богородица и явила свою волю. (С тех пор Владимирский престол уже окончательно утвердится за этой княжеской ветвью.)

За подвиг княжича все же наградят: Всеволод через три года вызовет его во Владимир и женит на Марии, дочери к тому времени уже скончавшегося своего брата. В 1179 г. новгородским князем стал Мстислав Храбрый. Но через год он умрет и новгородцы, позовут Владимира Черниговского на княжение (здесь он продержится полтора года; Янин утверждает, что полгода, но это ошибка). И фреска Чудо Георгия о змие, написанная по княжескому заказу в диаконнике Георгиевской церкви в Старой Ладоги, где мальчик-Георгий едет без меча и копья, но со щитом и оранжевым стягом (наконечника на стяге нет, и, как утверждают реставраторы, не было), а змея на убрусе ведет дева Елисава, любимая из любимых моих фресок – это в честь нашего героя, хотя, может статься, задумывали ее и в честь Мстислава-Георгия Храброго. (Фреску датируют 1180-ми, а собор построен «до 1179 г.», но теперь можно сказать, что это 1180-1181 гг.)

Почему мальчишка не побежал?

А потому, что был поэтом. Все признают, что в Ипатьевскую летопись рассказ попал из черниговской. Но ведь черниговский летописец записал со слов только что вернувшегося нашего героя. (А кого же еще ему расспрашивать?) Потому тут и вся картинка так подробна: Владимир впереди войска, Мстислав ударил «из загорья», всадники в броне, как во льду, как захватили стяг и как бросили, о награждении героя на поле боя и отправке прямо отсюда к отцу восвояси – кстати, в Ипатьевской летописи так и сказано.) В Новгородской же летописи ничего этого нет, поскольку новгородский летописец с князем никак не связан и от князя ни в чем не зависит.

Итак, в броне, как во льду. Значит, поэт залюбовался этой красотой и даже позабыл меч обнажить. И, конечно, не вспомнил про то, что когда твой стяг в руках врага, битва считается законченной. Потому что падение стяга – знак поражения.

 А дружинники, черниговские его ребятки, тоже были не лыком шиты: князь стоит, ну а мы чего ж побегём? Рыжие, что ли?

Мальчик, конечно, мог просто испугаться и остолбенеть. Но тогда а) все бы это увидели (страх дело легко узнаваемое), а страх полководца мгновенно передается войску; б) он бы не увидел, что всадники цельноледяные. И не рассказал бы об этом, вернувшись к отцу с наградою, домашнему их черниговскому летописцу.

Именно Владимир был послан отцом летом 1185 г. в Посемье усмирять бунты  и мародерство после того, как Игорь попал в плен и Гзак прокатился по Новгород-Северскому княжеству. Послан был спасать Ярославну уже от буйства своих (см. Ипатьевскую летопись). Но только Владимир видел княгиню на Путивльской стене. (Как следует из Татищевской летописи, Олег подоспел, когда Гзак уже снял осаду.) А женат Владимир был на ее двоюродной сестре, будущей Евфросиньи Сузальской, поторая пережила его на 40 лет, основала Ризоположенский монастырь, выдержала осаду Батыя (Владимир и Суздаль пали) и прославлена как святая (одна из первых русских святых жен, ее спутали с другой Евфросиньей из Суздаля, невестой князя Мины, которая ушла в тот же монастырь). А Игорь – двоюродный дядька Владимира. Вместе с Буй Туром Всеволодом они неудачно сходят в Поле в 1191 г., но на сей раз вовремя повернут и ускачут от половцев.

Однако есть аргументы и посущественней.

Владимир Черниговский – реальный участник кампании лета 1185 г., а обращения к нему Святослава (его отца) в «золотом слове» нет. Здесь тот случай, когда отсутствие – знак присутствия (кто же станет себе самому посылать приглашение на свой же день рождения?) В «Слове» авторское я звучит лишь однажды: «Что мне шумит, что мне звенит недавно рано утром перед зорями? Игорь полки поворачивает, жаль ему милого брата Всеволода...» А следующая фраза – про упавшие стяги Игоря. Параллель с Белеховым полем очевидна: Владимир напоминает двоюродному дяде: эх, если б я с вами был, ваши стяги были бы при вас, мол, вы же знаете... (не очень, конечно, скромно, но поэт не хвастается, он просто и впрямь так думает).

И в тексте есть развитие метафоры броня/лед! (цитирую из собственной статьи):

Может удивить, что автор «Слова» не вспомнил о «ледяной броне» смоленских полков. Однако эту броню он только что сам передарил в «Золотом слове» Буй Роману и Мстиславу:

соуть бо оу ваю желѣзьныи папорзи

подъ шеломы латиньскыми

тѣми тресну земля и мъногы страны...

В паре с Буй Романом назван Мстислав Ярославич Немой – князь Пересопницкий, участник событий 1180-х годов. Он ходил вместе со Святославом и Рюриком на половцев. Его стол в Волынском княжестве, и потому, как сказано в «Золотом слове», на Романе и Мстиславе латинские шлемы и доспехи из цельной брони, тяжесть которых не способна выдержать даже земля. Метафора 1176 г. (броня/лед) была, конечно, хороша, но она сочинена юношей, который впервые увидел рыцарский доспех.

У Романа и Мстислава действительно должны быть латинские шлемы и ляшские копья, ведь их уделы находились на границе с Польшей и католическим миром. Диалектное папорзок – один из суставов птичьего крыла. Значит, речь о доспехах-наплечниках. И выходит, что князья, парят на железных крыльях своей брони. Оценим парадоксальную смелость метафоры: эти стремительные, как сама мысль, крылья столь тяжелы, что когда соколы бросаются на землю, даже земля не выдерживает удара и трескается (как лед).

То есть эту ледяную броню, сняв ее с поверженного Мстислава, Автор передаривает Буй Роману.

Поэт воспевает мало кому еще известно волынского Романа, даря ему еще и эпитет Буй. И Роман еще сравняется во славе с самим Владимиром Мономахом. Но произойдет это лишь через несколько лет после похода Игоря. Почему же Автор выделяет и возвеличивает малоинтересного волынского князя? Дело в том, что судьбы Владимира Черниговского и Романа Волынского более чем рифмуются.  Пятнадцатилетний Роман отстоял Новгород, когда его обложила собранная по всей Руси рать Андрея Боголюбского – суздальцы и многие иные. Битва новгородцев с суздальцами – знаменитая новгородская икона, напоминающая о том, как при Романе в 1169 г. Богородица также явила свое чудо, когда суздальская стрела поранила икону «Знамения». И чудо было ровно таким, как на Белеховом поле: враги, практически уже взяв Новгород, вдруг побежали.

А через год новгородцы выставили Романа за ворота. И по тем же причинам, по которым они в 1181 г. прогонят и самого Владимира (просто политический расклад поменялся).

Кроме Владимира и Романа на Руси конца XII в., нет никого, кто был бы отмечен покровительством Богородицы и явленными через ратный подвиг ее чудесами. Вот почему в «Слове» Роману и достается Мстиславова броня. Это дань Автора собрату по судьбе.

Нетрудно заметить, что автор «Слова» не величает по именам тех князей, с которыми он дрался в чисто поле (только по отчеству – «все три Мстиславича», «удалые сыны Глебовы»). Оказывается, если знать ситуацию, оба этих места построены на издевке.

И издевательское обращение к «великому князю Всеволоду» с приглашением его на киевский престол – тоже эпиграмма, бьющая в самое больное для Всеволода летом 1185 г. место. Да тот не мог не взвыть от такого оскорбления... Вновь цитирую из статьи:

Усиление Ольговичей уже не нравилось Всеволоду Большое Гнездо.

В 1180 г. Святослав послал сына Глеба в помощь Роману Глебовичу Рязанскому, воевавшему с младшими своими братьями. Глеб был в Коломне, когда подошел Всеволод Юрьевич и велел Глебу явиться к себе. Глеб подчинился, был схвачен и в железах отослан во Владимир. Святослав рассвирепел и затеял большую войну.

Святослав призвал половцев, вызвал из Новгорода сына Владимира и двинулся на Всеволода. А тот с суздальскими, рязанскими и муромскими полками преградил ему путь, став в сорока километрах от Переяславля на Влене (приток Дубны в Суздальском княжестве). Ипатьевский летописец сообщает: бѣ бо рѣка та твердо текущи бережиста (Стб. 618–619).

Перейти реку Святослав не мог: на переправе его ждала неминуемая гибель. Но Всеволод не хотел биться и отправил рязанских князей в обход: те борзо напали на обозы Святослава и борзо же утекоша. Так Всеволод использовал «живых шереширов, удалых сынов Глебовых», чтобы наказать Святослава.

Мой товарищ Александр П., по военной специальности диверсант, заметил, что «удалые Глебовичи» должны были сжечь обозы Святослава: на иное у них просто не было времени. Если так, то становится понятно, почему автор «Слова» называет их «живыми шереширами», которыми Всеволод «стреляет посуху». «Живой огонь» использовался греками в морских сражениях для уничтожения вражеского флота. В данном случае вместо моноксилов и ладей были телеги, и не столь важно, использовали Глебовичи какую-то горючую жидкость или просто обстреляли обозы Святослава стрелами с горящей паклей

Святослав отправил к Всеволоду своего попа и послов. Называя соперника братом и сыном, черниговский князь посетовал: много ти есмь добра творилъ и не чаял есмь сякого возмездья от тебе. И предложил, чтобы Всеволод или дал ему перейти реку, или сам  переправился на этот берег. И отошел от берега, давая Всеволоду дорогу.

Всеволод не отвечал.

После этого Святослав вынужден был ретироваться: он с сыном пошел от Влены в Новгород. Всеволод шел сзади, давая Святославу сорвать весь его гнев на волжских городках. Но об этом я уже писал.

Сарказм – черта не литературного стиля, а натуры: летом 1185 г. в Рязани была «злая крамола», «удалые сыновья Глеба» затеяли войну с Всеволодом Большое Гнездо. Автор «Слова» об этом знает, но делает вид, что запамятовал. И обращение к «великому» Всеволоду становится горькой ювеналовой насмешкой над ним. Мол, ты их на наши с отцом обозы напустил? Думал они тебя самого не пожгут? Ну и кого ты на груди пригрел?

Автор «Слова» умеет скоморошить: к примеру, он знает, что Ярослав Черниговский дал Игорю полк ковуев (оседлых черниговских тюрков), но в «Золотом слове» Святослав представит дело так, что «не видит власти» Ярослава над подчиненными ему Игорем и Всеволодом. Тут же будет сказано, что черниговские ковуи побеждают полки засапожными ножами и криком (обходясь даже без щитов), но все прекрасно знают, что стяги на Каяле пали после того, как побежали ковуи.

Текст «Слова» настолько един, что одно место можно поверить другим. И убедиться, правильно ли ты понял.

...Ходына называет себя «песнетворцем Святослава».

И тут же следует не мной найденный акростих «...Деве икос: спаси Святославича». Судя по контексту, это про себя, а не про Игоря. И к своей заступнице, явившей через него Чудо Белехова поля, автор и обращается с молитвой.

Итак, Белеховское Чудо приводит нас к двум атрибуциям: теперь мы с большой долей вероятности можем утверждать, что ладожская фреска написана после приглашения Владимира Черниговского на новгородский престол, и написана в честь «Нового чуда Богородицы» и попрания ею на Белеховом поле Велеса, что имело место 15 июня 1176 г. А «Cлово о полку Игореве» создано тем, кто осуществил это попрание – Владимиром Святославичем Черниговским. И потому в «Слове» развивается тема Игоря как анти-Георгия, и можно указать на явные реминисценции этой фрески. (Подробнее об этом – в статье.)

Анаграмму «Белехово поле» (БѢЛАХОВЬ ПОЛѢ) мы встречаем в «Слове» там, где речь о первом удачном бое Игоря. Причем звучит она в контексте перечисления трофеев: чьрленъ стягъ,  БѢЛА ХОругоВЬ, чьрлена челъка, сьребрено стружие, храброму святъславличю, дремлеть въ ПОЛѢ, ольгово хороброе гнѣздо...

Это могло бы быть случайным совпадением, но упоминание здесь трофейных стягов, «ольгова храброго гнезда» и «храброго Святославича» (два последних выражения можно напрямую отнести и к самому Владимиру Святославичу) сводит вероятность случайности к нулю. 

Белехово поле лишь раз упомянуто в летописи. Название это, очевидно, дано Велесову,  или, может быть, по другому предполагаемому мною имени, Ходынскому полю (как в Москве, ведь по этому полю из Владимира ходили к священному источнику и к Велесу, а потом к монастырю) от слова белег (белех) – знамение, знак высшего достоинства, знамя. Чудо Богородицы и состояло в том, что княжеский белег был сначала утерян, а потом обретен.

Умер Владимир Черниговский в 1201 г. В летописи лишь семью строками ниже сообщение о смерти Игоря Святославича. Так вместе и ушли – сначала поэт, потом воспетый им герой.

Да, еще есть татарская летопись, якобы XIII века, где Булымер Караджанский (Владимир Черниговский) прямо назван певцом Игоря Черниговского, сочинившим песнь про его поход на половцев. Опубликована лет 15 назад, но, увы, публикация очень недобросовестная, рукописи нет (по легенде гебешники в 30-х изъяли), перевод конца 30-х на русский тоже утрачен (те же гебешники, но в 80-х) и прочая фигня. Да и публикатор булгарин-националист, видимо, от себя много добавил. (Мне же она попалась этим летом в инте, когда искал там Владимира Черниговского.) Часть исследователей считает, что это стопроцентная подделка, часть (скажем эрмитажная Злата Львова), показывают, что отдельные места подлинные. Подлинное, видимо, и сообщение о Владимире. Просто тот публикатор так угадать бы не смог. Я в идиотской ситуации... Работать с этим можно, но как аргумент не используешь.

Ну и не надо. Потому что и без этого хватает.

Я не гипотезу излагаю, я констатирую простую очевидность. То, что «Слово» написал Владимир Черниговский, полагаю, лет через двадцать станет общим местом.

Обнимаю,

твой АЧ

5 декабря 2005

Правка 17 марта 2007

Наташа Введенская выяснила, что Владимир лет двадцать сидел во Вщиже. Это Брянщина. Но в начале 1970-х питерский диалектолог В. А. Козырев выявил в брянских говорах целый пласт нетривиальных параллелей к темным местам «Слова».

                                    подробнее см. ниже